Дни
Шрифт:
Чувствуя приятное покалывание в дочиста вымытой теплой коже, Фрэнк шаркает на кухню, пальцами придавая влажным волосам примерно ту форму, которую они должны принять, когда высохнут. Утренний ритуал отработан с точностью до мгновений: когда Фрэнк приходит на кухню, в кофейник падают последние капельки кофе, – так что остается лишь подхватить его и налить себе полную кружку.
Дуя на пар от горячего кофе, Фрэнк раздвигает шторы и, глядя на покрытый серебристой дымкой город, делает первый глоток.
Обычно Фрэнк любуется видом из окна не дольше трех секунд, но сегодня утром он не торопится. Пусть даже расположение каждого здания, шоссе и этого пустого прямоугольника с грудой щебня знакомо ему досконально, образуя часть подробной и постоянно
Он подозревает, что в течение всего дня будет так же фиксировать подобные мелкие штришки, отмечающие его привычный распорядок дня; в любой другой день Фрэнк проделывал все эти действия на автопилоте, но сегодня он будет все смаковать, как осужденный на много лет преступник, для которого срок заключения вот-вот истечет, смакует свой последний обед на оловянном подносе, последнюю прогулку, последнюю перекличку. Приятно, конечно, сознавать, что всего этого не придется больше делать, – но без этого будет как-то непривычно. После тридцати трех лет рутинные действия превратились в прочные подпорки Фрэнковой жизни. Он ненавидит эту рутину, но отнюдь не уверен, что сможет как-то обходиться без нее.
И потому, осознанно и сосредоточенно, глазеет на пейзаж за окном, который видел уже тысячи раз – и в темноте, и в неверном рассветном освещении, и при дневном свете. Он оглядывает толстоногую эстакаду, длинную узкую полоску железнодорожной насыпи, вдоль которой стальной гусеницей ползет пассажирский поезд, все это бездревесное, безрадостное пространство, занятое бетонными постройками с плоскими крышами и сбившимися в кучу домишками. Панорама захватывает и «Дни» (как и в квартирах всех остальных служащих): далекие верхние этажи магазина словно крышкой накрывают город; однако, чуть-чуть нагнув голову, можно убрать эту крышку из поля зрения, – тогда она скрывается за крышами домов.
Теперь он чувствует, что насмотрелся вдоволь. В этот жестко расписанный по минутам утренний ритуал ему в свое время удалось втиснуть две минуты на отдых, так что – если не возникает никаких серьезных помех – он всегда выходит из дома без опоздания. Но сейчас он потратил одну из этих двух минут, другую лучше оставить про запас – на всякий случай.
Его немного забавляет собственное беспокойство об опоздании на работу, так какой искренне полагает, что сегодня – его последний трудовой день в «Днях», однако не так-то просто расстаться с тридцатитрехлетней привычкой. Хотелось бы ему знать – долго ли будет приспосабливаться живущий в нем робот к жизни после «Дней»? Будет ли он все так же пунктуально просыпаться в шесть утра – каждый день, до самой смерти, – даже если просыпаться вовсе незачем? Будет ли он по-прежнему устраивать себе кофейный перерыв в 10.30, обеденный перерыв – в 12.45, чайный перерыв – в 16.30? Такой распорядок, намертво въевшийся в его мозг за долгие годы повторения, трудно будет преобразовать в иную канву, более походящую для вольного, досужего времяпрепровождения. Больше половины жизни он двигался по одной наезженной колее, точно игрушечный паровозик, проделывая один и тот же маршрут шесть дней в неделю. Воскресенья проходили будто в летаргическом оцепенении: проснувшись, как обычно, в шесть утра, Фрэнк убивает время – то задремывает, то читает газеты, то смотрит телевизор. При этом он целый день чувствует себя как-то сонно, как будто не в своей тарелке – его тело не в силах подладиться к такой икоте, прервавшей отлаженный ритм дневной круговерти. Может, именно такая жизнь ему предстоит, когда он уйдет на пенсию? Одна долгая череда воскресений?
Ну, будущим он займется, когда оно наступит. А пока приходится довольствоваться сегодняшним днем – четвергом.
Фрэнк вставляет ломтик хлеба в хромированный тостер, который контурами и расположением отверстий напоминает старый автомобиль. Включает портативный телевизор, стоящий на столе рядом с тостером. Излишне говорить, что на корпусах и телевизора, и тостера виднеется все тот же логотип «Дней» – две слипшиеся спинами буквы D.
Телевизор запрограммирован так, что при включении автоматически настраивается на канал телемагазина «Дней». На экране две женщины неопределенного возраста с восковыми лицами разливаются соловьем над ожерельем искусственно выращенного жемчуга в три нити из «Ювелирных изделий», а за ними, вызывая тошноту, раскачивается туда-сюда компьютерное изображение интерьера этого первого и (возможно) крупнейшего гигамаркета в мире.
Нажатием кнопки на пульте управления Фрэнк переключается на новостной канал и смотрит репортаж о возведении в Австралии первого в мире терамаркета с официальным названием «Чертовски Большой Магазин». До завершения строительства «Чертовски Большого Магазина», который призван обслуживать не только Австралию и Новую Зеландию, но также страны Океании и Юго-Восточной Азии, остается предположительно восемнадцать месяцев, но даже и в нынешнем скелетоподобном виде он уже превосходит размерами своего ближайшего соседа – гору Айерс-Рок.
Тостер выбрасывает готовую продукцию – поджаренный хлебец. В углу ломтика бросается в глаза зарумяненное дочерна полукружие, сросшееся со своим нетронуто-белым близнецом. Этот-то уголок Фрэнк намазывает маслом и откусывает прежде всего.
Ест Фрэнк мало. Он даже тост не доедает. Наливает себе еще одну кружку кофе, выключает телевизор и направляется в гардеробную.
По холлу с высоким потолком он проходит мимо дверей в комнаты, которыми редко пользуется. Безупречная и дорогостоящая обстановка этих комнат покрылась бы толстым слоем пыли, если бы не исправные старания уборщицы – Фрэнку ни разу не доводилось ее видеть. С одной стороны вдоль стены холла тянутся полки с книгами, которых Фрэнк не читал, а на другой стене висят картины, которые он давно перестал замечать. За Фрэнка – воспользовавшись на свое усмотрение его «иридиевой» карточкой – эти книги и картины, а также остальные предметы обстановки выбрал декоратор интерьеров, служащий «Дней» с суетливыми пальцами. Фрэнк до сих пор не выплатил сумму, превысившую лимит карточки, поэтому, уйдя с работы, он должен будет возвратить магазину почти все свое имущество. Но расставаться со всеми этими вещами ему ничуть не жаль.
В гардеробной его уже ждет наряд для четверга: каждый предмет одежды аккуратно вывешен или выложен. Вчера вечером, перед тем как отправиться спать, Фрэнк положил под пресс брюки от четвергового костюма. К утру складки обрели приятную жесткость.
Фрэнк одевается размеренно и методично, после каждого действия отпивая кофе. Он натягивает прохладную на ощупь хлопчатобумажную рубашку в тонкую голубую полоску с простыми белыми пуговицами, повязывает вокруг шеи темно-бордовый шелковый галстук. Надевает грифельно-серый пиджак и такие же брюки, поверх темно-синих носков обувает черные башмаки с мягкой стелькой, скорее удобные, чем элегантные. Затем сверяется с зеркалом в человеческий рост, стоящим под небольшим наклоном в углу комнаты.
Он терпеливо, по кусочкам, собирает свой портрет.
Одежда помогает ему. Ведь говорят же, что одежда делает человека, – и Фрэнк, вырядившись в лучшее, что только предлагалось в отделе «Мужской одежды» гигамаркета, чувствует себя и впрямь только что сделанным. Вначале проступают изящные линии костюма. Пустоты вскоре заполняют галстук, рубашка и обувь. Последними показываются голова, шея и руки Фрэнка – их изображение вызвать труднее всего. Боже, он ведь иногда совсем не может вспомнить, как выглядит его собственное лицо! Как только оно появляется в зеркале, его очевидная знакомость укоряет недавнее бессилие памяти, но пока еще Фрэнк тщится вспомнить хотя бы единую черту, он искренне опасается, что окончательно выпал за грань бытия – скользнул вбок, в лимб, превратился из профессионального призрака – в самого настоящего.