Дни
Шрифт:
Мы выходили, на солнце блестело его темно-праздничное, свежее тело, он грациозно, ненарочно держал ладонями плечи; тем самым он как бы ежился, но это, конечно, лишь усиливало изящество. Наши водяные красавцы обыкновенно инспирируют разные «непринужденные» движения; здесь была сама грация.
Выходя, мы увидели подъезжающий красно-белый автобус: он кругло заворачивал между деревьями, чтоб удобней стать; туристы ходили, обедали и так далее, а теперь пора и поплавать; подобные совпадения в подобных местах — именно не такие уж совпадения; маршруты накатаны, да и
Мы выходили из воды — ох, долго мелко — «А что, акулы разве не ходят на мель?» — «Не любят». Туристы сыпались из автобуса; появились и наши знакомые.
Женщина была в белой майке с короткими рукавами, в цветастой юбке с обильными, с запасом, складками; смуглое лицо, широкие, как говорится, чувственные, да, прекрасно уложенные губы, громадные резко, белесо светлые глаза живо-эффектно смотрелись на фоне всего. Алексей спрыгнул перед нею, помог выйти; он был в светлой рубашке и скромных брюках; его, тоже смуглое, лицо и «казачий» — с этой ясной сухой горбиной — нос в теперешней обстановке тоже были кстати; его хмурый вид по обыкновению странно шел ему; будто он знал нечто, но не хотел сказать.
Они пошли; она, стройно вихляясь, шла в песке своими розовыми босоножками на довольно высоком, пусть широком, каблуке; роскошная грудь ее распирала белую майку, заставляла всю ее, женщину, то и дело откидываться назад; ясное, статное, кстати, сравнительно узкобедрое и в длинной талии узкое, хотя и не узенькое, тело, конечно, подходило этому пляжу, и она непроизвольно это видела, как оно умеют женщины, и заранее радовалась — как водится, воде, солнцу и воле и возможности быть красивой среди всего этого; она улыбалась в небо и всем, и всему — и, разумеется, никому; Алексей шел за ней, слегка «задумавшись», чуть опустив голову.
Я ставлю в кавычки, ибо это выражение лица, фигуры не обязательно значит, что человек и верно задумался.
Должно заметить, воспитанные и скрытные люди избегают этого выражения на людях; я готов приветствовать это стремление.
Но уж если оно, это выражение, появляется, значит, оно невольно…
Не знаю, воспитан ли, скрытен ли Алексей; персонаж слишком близок мне; но что не открыт, это уж точно.
Во всяком случае, я заметил, что странное состояние, в котором он пребывал, не сошло с него; и вновь: я это, да, тогда понял — не теперь додумал.
Вот она повернулась к нему и, этим извечным женским движением, чуть согнувшись, придерживая свою цветастую (преобладало блекло-пунцовое) юбку, гонимую вольным карибским ветром, что-то сказала ему с улыбкой; сказала будто бы застенчиво, извиняясь. Он ответил с улыбкой, но все же хмуро.
Она повернулась, они пошли глядя перед собой.
Вскоре туристы купались; поднялись обычные визги и брызги.
Вокруг женщины тут же образовалась компания из пяти-шести мужиков; все предлагали, орали в радуге: известное дело.
Алексей и теперь держался вроде б и тут, да поодаль; он по своей привычке проплыл метров сорок, вернулся, встал; посмотрел, незаметно, — но видно, видно было, что он все же хотел, чтобы заметили! — вышел, лег на белый песок.
Он был, да, почти по-прежнему строен, хотя, конечно, годы брали свое: спина слегка округлилась, под грудью чуток припухло. Но это, если угодно, даже прибавляло его фигуре «усталой мужественности». Не знаю…
Алексей лежал на спине, не сильно раскинув по песку ноги, прикрыв глаза и нос тылом ладони: всегдашняя поза не желающего сжечь лицо, уставшего от солнца; да когда он устал-то… в феврале…
Там — веселились; слышались — снова к неожиданности! — не влажный по звуку, хотя и громкий, смех женщины, смех и сладкие голоса мужчин.
То и дело слышалось и ее имя.
Имя ее, надо сказать, было из тех, что всю жизнь преследуют и меня, и, как я знаю, приятеля моего; к тому же имя соблазнительно-символическое в сфере духа. Они-то ее сейчас звали уменьшительно — это было пошло: бывают имена, сильные и высокие в своем полном составе и совершенно ничтожные в своем сокращении; бывает, правда, и наоборот (Дарья — Даша)… Но, во-первых, извечно неудобно назвать человека его реальным именем в вольном повествовании; во-вторых, это имя здесь, после всего, прозвучало бы как нарочитое.
Назовем мы ее Ириной. Имя знакомое…
— Ира! Ира! — только и резалось в ярком кубинском воздухе.
Но вот она пошла из воды; не буду я излагать ощущения от стозвонных капель, солнц, стекавших… В пляжной форме, как говорят наши капитаны курортных теплоходов, она была не хуже, чем в той; да это было и ясно заранее. Порою подозреваешь: что-то не то. Но тут «форма», как и «штукатурка», лишь подтверждала и проявляла. Правда, была и печаль; всякое совершение грустнее тайны, догадки; но это уж не о ней одной.
Она вышла; со всей полнотой грации, которую тут и можно было предположить, она по-женски — «сложенные ноги в сторону» — опустилась на песок рядом с Алексеем и нечто сказала ему с улыбкой.
Она наклонилась к нему, свисли волосы; рука — вывернутой ладонью в песок. «Отзовись же, малый», — невольно подсказал я без звука.
Грешный человек, думал я в те мгновения — и, я полагаю, не один я! — что, как бы ни была виновата эта женщина, какие бы ни были у нее дурной характер или сверхобилие поклонников, как бы, может, ни надоела она, — мужчина не имеет права эдак лежать на спине, видимо, устало прикрыв глаза, когда над ним склонилось такое — такая женщина.
Он отвечал, отодвинув руку от глаз, от носа; он, вероятно, хотел, уже умышленно, снова придвинуть руку, но, несомненно (о, как я знал его!), решив мысленно, что нужно быть «как есть», — он опять убрал руку с лица и остановил ее где-то на подбородке.
Она сказала фразу-другую, смеясь, не делая успокоительно-убаюкивающих жестов (не гладя его по волосам, не тыкая шутливо его пальцем в нос, в губы), явно не обижаясь на его пафос и как-то не приближаясь к нему, хотя сидела уж близко; он снова отвечал, повернув голову.