Дни
Шрифт:
— Были.
— Ну и как? Понравился город?
— Город? Да; ничего. Но мы скоро уехали. Она не с самого… а с Уткинского района.
— Это под самым городом!
— Да. Так мы подъехали в Уткино.
— Там у нее родители?
— Да, — решительно кивнул он.
— А где вы еще работали? Где работал?
— Ну да!
— То есть как где?
— Ну в каких местах? Городах, селах? Странах?
— Да ездил много. Мы ж электрики. С монтажом связаны. Был в Мурманске. Был на Камчатке. Был в Польше. В Березове был; это на Урале. В Бурятии мы работали. В Монголии был.
На
Представил всю круглую, синюю Землю, как она видится с Луны или хотя бы из корабля «Союз» столько-то; и — тысячи — сотни тысяч пудышевых на ней.
О, русские люди.
— А жена кто?
— Кто жена?
— Ну да! По профессии!
— Торговый работник. Я — вот с этим; она обычно — в магазине, на базе. В той же местности, что и я. Отлично работает.
— А дети?
— Дети у бабки, — ответил он быстрее, чем ранее; он вздохнул… Конечно: больное место.
— Пацаны или?..
— Пацан и дочка.
— Большие?
— Десять, а ей двенадцать.
— Ну все же: как вам на Кубе-то?
— Да ничего. Советским специалистам тут хорошо. Кубинцы к индустрии не привыкли; привыкнут. Есть — не соображают, долбишь-долбишь; а есть толковые. Ничего.
— …Рассказали бы вы… что-нибудь. Случай или что, — в отчаянии объявил я: сдаваясь на милость победителя и напрямую прося о том, на что я должен был вывести.
— Случай? А! Это я понял. Это что ж. Вот раз аврал был.
— Ну и что?
— Ну, разбудили нас ночью. Трубки там порвало. Ну, я приехал, смотрю, реле; сразу видно. Сменили трубки. Сначала отключили, конечно… вы понимаете; потом сменили.
— Ну и как?
— Что как?
— Ну… и дальше?
— Дальше? Дальше домой, что ж тут дальше. Вот был случай.
Он не испытывал неловкости; отвечал, и все.
Его шарообразное смуглое, как водится, слегка курносое лицо было по-прежнему тихо. Сейчас ему поручили это дело, он и делал.
— Слушай, Александр, — сказал я в досаде. — Так не пойдет. Нам надо поговорить… подробней.
Он не смутился.
— Подробней? Так. Но вот не знаю когда. Сейчас… тут… работать… вы не…
— Да не сейчас. Сейчас мы, я вижу… сделали уж все, что могли. Давайте вечером? — Видя его «вы», снова я перешел на «вы».
— Вечером? — он наморщился. — Да… друг… я обещал…
— Ничего, я зайду, другу вашему объясню; поедем в гостиницу… посидим… Жена в Гаване?
— Да; в Гаване.
Видя, что он не зовет в гости, что я иное мог предложить? Лучше б в его обстановке, но уж ладно.
Если б я прямо набился, он бы, конечно, и позвал; но тут, при моих тонкостях, ему не пришло в голову.
— Заезжайте, — наконец сказал он решительно.
— Как найти-то?
Он объяснил толково и кратко: технарь и бригадир.
Он жил в общежитии института.
Объяснив, он тут же встал, скупо кивнул и, повернувшись, пошел по своей гремящей эстакаде так, будто меня и не было.
Вечером мы собрались в холле своей гостиницы «Америка». Я приволок Пудышева, спутники желали «ох, посидеть»; мы намеревались занять два стола рядом — я с Пудышевым, прочие вместе — и обсуждали лишь сложный вопрос, в какую из многочисленных забегаловок нам направиться. В Москве это все проще: за малым числом самих забегаловок. В каждом углу были свои преимущества: там уют, там простор, там светло, там темно, там всякая музыка, там тихо. Пудышев покойно молчал, отсутствующе разглядывая то проходящих двух луноподобных канадцев (аккуратная седина, светлые очки, серебристо-палевые пиджаки; ныне туристы на Кубе — это, вместо ненавидимых гринго, в основном Канада, Квебек), то стройных разноцветных мулаток (не оживляясь при этом, а как бы просто меряя взором), то наших туристов, то служителей в кофейного цвета формах: вроде наших железнодорожников. Альдо был, конечно, за помпезный верхний зал; Петр Петрович был за нижнее бордовое кафе, шофер, как и Пудышев, молчал и поглядывал вбок, я стоял скорее на стороне Альдо, чем чопорного Петра Петровича с его изысками:
— Но mojito есть лишь тут, — говорил Петр Петрович, вежливо раздражаясь. Откуда он знал, во-первых?
— Но зачем mojito (коктейль с густым льдом, с мятой)? Мы уж знаем… мы можем этот ron de la roca (ром со льдом).
— Фу! Ron de la roca! — На Петра Петровича время от времени находило это словно бы неожиданное упрямство на профессиональной основе. — Это, по сути, дурная экзотика! Это, по сути, и не кубинский напиток! Да и зачем, на ночь глядя…
— Как раз на ночь глядя, — возражал я; мне в этот вечер «почему-то хотелось» и блеска, и шума, и дурного тона, и я был за Альдо. — Как раз на ночь. Проспимся, и ваших нету.
— Да и там, там, вверху, есть mojito, — сдержанно горячился Альдо. — Разве нет? — Он произносил мило — «не-ит». — Там есть все, что вы захотите.
Он включился как живое начало; будь мы единодушны, он бы немедленно подчинился: с этой своей свободной предупредительностью.
— Mojito? Вверху? Вряд ли, — упрямился чопорный, сухой Петр Петрович; внешний тип был ложный; он не был ни чопорным, ни сухим.
— Да нет, вверх, — мягко настаивал и я, грешный.
Это тем более было смешно, что обычно я равнодушно уступаю в бытовых вопросах; а тут поди ж ты.
Что-то я чуял, что ли?
Да нет…
Просто, инстинкт некий.
Прошли туристы; они, в этом вестибюле — люстры и розово-желтый мрамор — гулко гудели и пересмеивались.
— Вверх! — сказал я.
— А! Прекрасная Москва-мулатка! Заметил, заметил я! — сладко и хитро ухмыльнулся Петр Петрович.
— А ничего, да? Вы заметили? — слишком живо спросил я.
— А-а как же. Красивая дамочка, — отвечал он.
Любопытно, что и он не сказал — «девушка», «девочка», «дева» и в этом роде.
— Так вверх?
— Ну, раз так, то вверх, — сказал Петр Петрович, идя на этот почетный компромисс. — Вверх, Саша?
— Пусть вверх, — немного стесняясь, отвечал Пудышев; он давно не был «по кабакам».
Мы повернулись к лестнице… как вдруг меня тронули за плечо.
Это, ясно, был Алексей.
Мы мгновение в некоем смущении глядели один на другого; по нему сейчас четко было, что не только я его, но и он давно заметил меня, но скрывал это; мы обоюдно читали все это в лицах.