Дни
Шрифт:
— Ирина! — сказал я.
Она только посмотрела стеклянно и отвернулась к его плечу.
Пробрался среди танцующих молчаливый шофер Napolis и, спокойно и с достоинством, сказал Альдо одну лишь — красивую, великолепную — фразу.
— S'i… S'i, — отвечал Альдо, не отпуская Ирину.
Моя позиция мне показалась смешной и пресной, я повернулся и пошел к Алексею; он непринужденно сидел, болтал со своей зеленой блондинкой; я знал, что силы, рассудка и «мелкого самолюбия» у этого малого, моего героя, хватит на пятерых.
— Алексей…
— А?
— Ну…
— Да что такое?
Я молчал; кроме всего, при женщине неудобно было.
Между тем в огромном зале, как снежный ком, нарастало дисгармоническое движение.
— Да что такое? — раздался рядом повышенный голос Ирины. — Чего пристали? Ну, я танцую, а дальше что? С кем мне еще танцевать? С кем хочу, с тем и танцую, в чем дело?
— Пойди с Алексеем Иванычем, — напряженно-шутливо сказал брюнет, хотя то замечание, на которое отвечала Ирина, видимо, сделал не он: чувствовалось по тону, что она отвечала женщине, нечто «незаметно» шепнувшей ей: как это умеют женщины. Действительно, желтая поспешно удалялась в танце.
— Алексей Иваныч, вон он сидит, — истерически-громко сказала Ирина. — Он ничего не понимает. Да нет, я не для того, чтоб он подходил, — пусть он сидит; скучно с ним. А сейчас мне весело; отстаньте. Вы ничего не понимаете. Ничего вы не понимаете, и все.
Она покраснела пятнами, углы рта ее странно двигались.
И она отвернулась к груди высокого Альдо.
— Она пьяная, надо что-то делать, — сказал я.
— Не такая уж она пьяная. Ты не знаешь, — отвечал Алексей.
Зеленая тихо отодвинулась, а все остальные уж, танцуя, усердно не обращали на нас внимания.
— Сделай что-либо; скверно. Мы не можем, — сказал я, глядя на толпу, обращаясь к Алексею.
— Ничего нельзя сделать, — так же глядя и спокойно-угрюмо отвечал он.
— И что это все такое? Что-то не пойму я. Кто тут кого…
Реплика повисла, Алексей хмуро смотрел перед собой и не двигался; он сидел, положив руки на локти старого узкого кресла, которое ему попалось у стены вместо стула, — сидел закинув ногу за ногу, подняв свой хрящеватый горбатый нос. Он выглядел картинно и знал об этом.
— Но надо же… Кубинцы так хорошо… — начал снова я, наблюдая за танцами. — Вот еще… зов Кубы.
— Какой там зов Кубы, — сухо, как это у него бывало в минуты тайного напряжения, с улыбкой сказал он. — Это у нас с тобой… зов Кубы. А тут… Борьба природ, — процедил он формулу, видимо, придуманную уж давно.
— Как?
— Ладно… «как».
— Даже Куба ее не проняла, — добавил он. — Впрочем… все оно теории. А уж кто-кто, а эта дама умеет отучивать от теорий.
Появились среди танцующих Саша и Петр Петрович.
Пудышев по-хозяйски взял Альдо под руку. Петр Петрович подцепил Ирину; и так это физически ловко они сделали, что пара пошла за ними. Будто коней
Все четверо приближались к нам.
Мы с Алексеем подобрались; я косо взглянул.
У него был «сонный»… известный мне вид.
Те приблизились, мы поднялись.
— Кажется, Алексей Иванович? Уведите даму, — интеллигентски, но с тайным напором сказал Петр Петрович.
Коренастый Пудышев еле заметно частил дыханием, он заговорил, продолжая:
— Ты, Альдо, молодец. Так и надо. А что ж еще? Молодец. Так и надо. Но хватит: потанцевали… хватит.
— Да, конечно, — отвечал Альдо, с тревогой и с улыбкой глядя на всех.
— Теперь так. Вы идете с ней? — продолжал коренастый Пудышев, невозмутимо-прямо обращаясь к довольно высокому Алексею.
Алексей угрюмо посмотрел, потом обратился лицом к Ирине, глядя ей в лоб; но интересно, что с начала «скандала» в нем были эти спокойствие и угрюмость, но усталости не было; будто сама усталость была лишь интервалом меж чем-то и чем-то.
— Нет, я с ним не пойду. Он ничего не понимает. Скучно, ничего не понимает, — истерически завозилась Ирина.
— Ну, не понимает, и отлично, — с готовностью, четко и примирительно заговорил Пудышев. Алексей смотрел на них и молчал, Пудышев тут же забыл об Алексее: как только понял, что тот — не помощник в ситуации. — Тогда со мной. Пройдем со мной. Пройдем.
Он говорил уютно: так это умеют наши основательные мужички; он тащил и сильно, и мягко.
Это «пройдем», возбудившее во всех нас свои родные ассоциации и заставившее меня и (даже) Алексея слегка улыбнуться, и на Ирину подействовало так же. Ее сильная, природная натура, видимо в очередной раз закусившая удила, тут впервые отпустила свои тайные вожжи.
— Ну пройдем… как тебя? — вдруг несколько нарочито развязно «ослабла» и улыбнулась она. — Дава-ай, пройдем.
Они потащились к двери: коренастый Пудышев, деловито державший Ирину за талию, и она, смуглая, белая и цветастая.
Статная и статно колеблющаяся.
— Поездил… мужик. Все знает, — распуская струны, ухмыльнулся вслед Петр Петрович.
— Да он и без езды может. Таких видели, — пробормотал вослед Алексей.
— Ладно, пошумели, и хватит, — изрек я блочную формулу. — Понимает, не понимает… Куба… зов Кубы…
Предельность природы Кубы.
Мы стояли с Алексеем, говоря о незначащем.
Подошла Ирина.
— Ну как? — одновременно спросили мы с Алексеем.
— Да так, — отвечала она, скупо улыбаясь и глядя на Алексея.
Я смотрел то на ту, то на этого.
Оба усмехались виновато; именно оба, и именно виновато.
Мало что понимал я в этой истории.
Атмосфера Кубы неисповедимым образом подчеркивала странность этих отношений; при чем тут Куба — я так и не знаю и до сих пор.