До 1,7 секунды и после
Шрифт:
— Не гри о том и не скорби… Придет и яго смертушка. Бог наш всё зрит, а вы большое дело исделали. Сколько поганцев изрубили. Исколько градов Руси спасли от напасти. — Отец Игнасий вдруг приумолк, прислушиваясь. Вдали, за пожарищами раздавалось ржание коней и отрывистая, злая татарская речь… Войско Батыя вошло в Козельск. Добрыня со стоном горечи поднялся и изготовился к защите, когда раздался знакомый голос кузнеца Алексы: — Никаго нету живых. Одни мы осталися Добрыня. Издеся и дадим последний бой поганцам, Добрыня. Уходь в храм божий отче и ты — Добрыня, а я останусь.
— Ты жив — Добрыня удивлённо обернулся на голос, а Игнасий,
Рядом с пришлым, держась за руку, стояла и вытирала измазанное слезами и копотью личико, девочка — дочь "пришлого" — Машутка. — Господи Иисусе, ты не отправил свою дочурку в подземный ход! — не сдержался Игнасий. Алекса — старейшина Дельфы мрачно улыбнулся и протянул Игнатию металлический цидиндр, а заместо ответа, попросил: — Схорони моё послание в храме божьем отче Игнатий, — схорони, авось кады и найдут. Я то баю про запас. — Алекса грустно посмотрел на дочь и наклонился. Девочка обняла и дрожа прижалась к отцу: — Тятька, — всхлипнула она — отмсти за нашу мамку. Я боюсь их! Я боюсь, тятька… на этой планете у меня больше никого нет. Мамка верила тебе. И я — верю! — она снова всхлипнула. Добрыня и священник переглянулись, ничего не уразумев. Алекса тихо объяснил: — Я не рассказывал вам. Мы пришлыи с другага мира. Зачем — вам знать не надобно. Бату — хан обещал моей дочери жизнь. Хан предложил мне быть его темником (темен, тумен — 10000 воинов), Я отказался. Мои знания опасны для вас, а заложником хана из-за дочери я быть не могу. От ея жизни зависит многая. Верьте мне. — Игнасий взглянул в спокойные и твёрдые глаза Алексы, сжатые губы и ответил: — Я верю табе богатырь, а землица-то у нас одна и ты — Алекса много исделал для защиты града.
Алекса кивнул, наклонился над дочкой и произнёс странные слова: — Прощай Варварушка и, пусть передают слово-в-слово все твои потомки… Запомни дочь, это слово и повтори — водоворот спасёт… И ты Добрыня прощай — он протянул воеводе колчан с стрелами, а отцу Игнасию подал нож. — А мне-то зачем оружие? — удивился отче. Алекса наклонился и чтобы не слышала дочь, прошептал: — Лучше исделай это сам отец Игнасий. Тартрары будут мучить тебя.
— Я не боюсь Алексушка — ответил священник. — Я служу Мому господу.
— Как знаешь старик.. — Скоро послышалось ржание татарских коней и крики. — Они здесь! — Алекса поцеловал дочь и подтолкнул священника и воеводу к входу: — Схорони железку отец Игнасий, и ты, Добрыня, ступай. Я выведу тебе на выстрел Дармира. Не промахнись.
— Я не промахнусь. Прощай брате — Глаза воеводы засветились огнём. Он порывисто поднялся на ноги.
— Прощай Добрыня. Ступайте, а тебя — Игнасий и дочурку свою, покличу погодя.
— Тятька, тятька! — девочка начала вырываться из рук священника… Старейшина пересилил себя. — Иди с отцом Игнатием дочурка, иди. — Алекса, превозмогая себя, опустился наземь и вложил в рот сухую былинку.
На лобное место городка, коих много в прави русской въехала первая сотня.
Разъярённый хан орды махнул. Голова сотника покатилась по земле, сотня продолжала стоять на коленях, склонив головы. Бату зло плюнул: — Я, дарую вам жизнь, трусы. И, это в последний раз. Мой отец, великий Теммучин за две недели взял неприступные стены Пекина! Велик Киев град — долго держался, но Ио взят мною!… А здесь!.. — он снова зло плюнул, впрыгнул в седло: — Теперь я вас поведу, трусы. Дармир!
— Я пойду рядом с тобой Бату! — вскричал князь. Бату жестом подозвал тысячного. — Две мои лучшие сотни, за мной. Я сожгу дотла этот козий злой град!
— Прости меня, великий хан, но там нечего жечь — заметил мрачный Амуха с закопчённым дымом лицом. Батый люто сверкнул глазами и пришпорил кобылицу к вратам.
— Убрать это! — он махнул в сторону горы мёртвых тел, запрудивший вход в Козельск. Только сейчас он понял, что погорячился, срубив головы сотнику и двум десятникам. Гора тел коней и воев дружины Дармира, воинов Бату, превосходила рост коня в холке. Один из раненных его батыров ещё шевелился и стонал, выплёвывая кровь.
. — Кто это сделал, кто? — Хан наклонился и спросил. У татарина на губах выступила кровавая пена. Он тяжело захрипел, но ответить не смог, хотя хан и сам догадался. Воин приподнялся из последних сил и с трудом ответил. У, стоящего рядом с великим ханом, Дармира по спине пошёл мороз: — Их было двое мой хан — прошептал в предсмертных судорогах татарин. — Тот батыр и Добрыня.
У притвора в церковь сидел и смотрел в небо Алекса. Две сотни хана взяли его с полукольцо, дожидаясь хана. Батыр как ни в чём ни бывало, смотрел в небо и покусывал травинку, а иногда оглядывал гарцующих всадников и грустно взирал на батыров. Тысячный Батыя прикрикивал на своих воев: — Опустить луки, приказ великого хана! — Скоро появился и сам хан Бату и рядом — князь Дармир. Алекса, завидя "начальство приехало" — поднялся и крикнул в глубь церкви: — Отец Игнасий, выходи с дочкой, А ты — погодь. — Тотчас на пороге у притвора появился старик. За его руку держалась девчушка. Амуха подивился и зло захохотал: — Из-за этой чумазой, кха-ха-ха.
— Заткнись! — зло оборвал Бату. Алекса тем временем наклонился и оборвал кусок рясы священника и подозвал дочь: — Прости меня отец Игнасий. Я не хоче, штобы тебя…
— За что Алексушка? — воспросил Игнасий. Старейшина Дельфы не ответил. Он поцеловал дочурку в лоб, а потом повязал ткань на глаза: — Присядь моя девочка и ничего не бойся. Платок не снимай. Я не хочу, чтобы ты это видела, — а потом повернулся к Батыю: — Великий хан, ты дал слово! Не забывай! — девочка всхлипнула и опустилась, опустив головку.
— Я сдержу своё слово батыр — ответил хан, — но я предлагаю тебе жизнь.
— Если твои батыры одолеют меня и захватят живым — ответил Алекса. — Великий хан, Сейчас я зарублю лучшую твою сотню, а Амуха увидит своё тело с земли. Лучше прикажи пустить в меня стрелы.
— Не стрелять! — зарычал Бату к изготовившимся лучникам. — Девка, она мне пригодится, а со старика я сниму шкуру, как с барана… Амуха, выставляй свою лучшую сотню. Батыра — живым!
— Попробуйте — ответил Алекса, заслонив старика.
— Оох — Отец Игнасий выдохнул и тихо опустился на землю. — Прости, меня отче. — Алекса вынул из груди старика нож. На него взглянули удивлённые тускнеющие и одновремённо-благодарные глаза старика. Алекса закрыл веки убиенному им священнику, поднял свой и Добрынин меч и не торопясь направился в центр круга, меж расступившимся пред ним всадниками.
Добрыня в этот раз не промахнулся. Стрела прошила доспехи Дармира как раз в том в том месте, где сердце. Князь захрипел, закачался в седле, и завидев оперение стрелы воеводы, повалился с коня. Утыканный татарскими стрелами и торжествующий Добрыня стоял у входа в церковь, улыбаясь своей отмщённой дочурке…