До новых снов с тобой...
Шрифт:
====== Глава 1. Балансируя между. ======
В баре, в котором он сидел, было тесно. Мало того, что было тесно, так еще было и душно. Здесь толпилось слишком много людей. В воздухе витал запах дешевых духов, пива и тухлой еды. Барные стойки были в грязи, пыли и мухах. Словом, здесь была типичная обстановка бедного, провинциального городка. Хуже всего вышеперечисленного было то, что какая-то девушка в длинном, потрепанном платье горланила какую-то песню, явно не попадая в ноты. Ее пение забавляло остальной блудный, ужасный народ, но одного гостя она выводила из себя.
Он оглядывал эту падаль, оправдывая этих людей только тем, что их, наверное, доконала жизнь. Кроме того, пойти в этом скучном городишке, действительно, было больше некуда. Он допил свой отвратительный бурбон, небрежно бросил деньги и собирался уходить, но кто-то его остановил. Мужчина взглянул на того, кто посмел к нему прикоснуться. Деймон оглядел гостя. Он сразу выделялся на фоне всей этой ужасной шумихи, и было ясно, что он либо приезжий, либо вынужден ютиться здесь, находясь в бегах.
Они могли побеседовать, ибо с другими было бесполезно разговаривать. Разве что обсуждать пошлые темы, рассказывать выдуманные истории и поддаваться разврату, которому поддается любой в этом баре.
Деймон сел к гостю. В этом уголке бара народу было меньше, а рядом была дверь, которая никогда не закрывалась. Холод обволакивал тело, а свежий воздух напоминал о том, что есть какое-то другое место, полное гармонии, теплоты и спокойствия. Деймон вспомнил, что с детства мечтал о том маленьком, но уютном уголке, в котором ему будет комфортно и душой, и телом. Но, пока он этого угла не нашел… Однако свято верил, что каждому удастся испытать это чувство удовлетворения. Даже этой девушке, которая продолжала напевать свои похабные, лишенные смысла, песни.
Деймон обратил взор на собеседника, который наблюдал за певицей. В его глазах была какая-то неподдельная тоска, причиной которой было то ли упущенное, то ли не обретённое счастье. Сальваторе подозвал официантку и заказал два стакана бурбона, к отвратительному вкусу которого он привык. Она кивнула и направилась к барной стойке.
– Вот смотрю я и думаю: отчего все мы отшельники? – начал гость, нарушая молчание. – Посмотри на нее. – Он указал на певицу. – А ведь было время, и она была настоящим запретным плодом. Что сейчас? Сейчас это уже и не … так, – махнул он рукой, – игрушка.
Официантка, девушка лет двадцати, поднесла бурбон. Деймон протянул купюру. Лицо девушки выглядело как лицо сорокалетней женщины. Ее потрепали выпивка, мужчины и работа. Здесь каждый одинок. Но не отшельник. Скорее, просто бродяга. Мужчина выдохнул и протянул своему собеседнику бурбон. Отвратительный напиток обжег горло. Пение этой девушки, хохот и звон бокалов, жужжание мухи, громкие споры – к этому постепенно начинаешь привыкать. А потом не хочешь уходить, понимая что только здесь, рядом с другими бродягами не чувствуешь себя таким одиноким.
– Смотри на нее, – продолжал мужчина. – Красавицей была! А сейчас? Поносила ее жизнь.
Сальваторе усмехнулся и отвел взгляд на бедную официантку. Ее тоже доставала эта работа. Она устала душой. Она выпита до дна, как бутылка хорошего сладкого вина. В ней иссушена жизнь! Как и в каждом, кто был здесь.
– Нет, – продолжал мужчина, глотая бурбон. – Не тех, о которых ты подумал! Нет! Настоящих. Их тела великолепны. Они как кошки. Так и трутся о твои ноги, но когда ты хочешь коснуться их, так сразу выпускают когти!
– Нравится экзотика? – усмехнулся мужчина, глядя на стакан с выпивкой.
– Это что-то особенное… Но души! Цыганская любовь – жаркая. Никто не способен так любить, как они. Они дарят себя, они дарят весь спектр своих чувств!
– Красиво говоришь.
– Я любил одну цыганку. Ох, как и она любила… Нет никого страстнее этих девушек! И нет никого несчастнее молодых цыганок.
Вновь затянули какую-то песню. Наречие здешних беженцев Сальваторе плохо понимал, как и то, что он вообще здесь делает. Ему бы пора вернуться в маленький номер мотеля, а потом исчезнуть, оставив какой-нибудь несчастной официанточке солидную сумму денег, которую она либо пропьет с горя, либо потратит на младших.
Песня была пропитана тоской и некой обреченностью. Трагизма придавало еще и то, что голоса исполнителей были жалки и ужасны. Такие люди лишены каких-либо талантов. Ну, одарены все же одним – пить. Все подхватили слова песни, будто молитву в церкви. Деймон наблюдал за этими людьми-бродягами, держа в руках грязный, надбитый бокал бурбона.
В маленькие, пыльные окна пробивался лунный свет. Полотно неба было без единой звезды, как и жизнь этих людей без единого намека на какую-либо надежду в то, что их бедность однажды прекратится.
Но вскоре и эта временная тоска прекратилась. Вновь загорланили, вновь стали материться, ссориться, пить, танцевать и ругаться. Да… народ мало чем сломишь. Их желание заливать тоску водкой или бурбоном не погасишь, не извлечешь.
– Да, – наконец произнес Сальваторе. – Быть может, мы все отшельники-бродяги, вынужденные терпеть реалии мира и мириться с действительностью.
Собеседник взглянул на Сальваторе, который решительно поднялся.
– Быть может, все цыганские девушки самые страстные и несчастные, но они самые хитрые… Довелось мне общаться с одной из них. Все сердце мне изранила… От несчастья своего она мою жизнь в пепел превращала? Или от удовольствия? Не знаю. В одном точно уверен…
Он взглянул на бедную официантку, которая бегала по этому маленькому бару, терпя шлепки похотливых, обрюзгших мужиков и насмешки каких-то блудливых девок.
– В чем же?
– Да неважно, – он махнул рукой и направился к официантке.
Ее голубые глаза потеряли былой блеск, который должен быть в глазах любой двадцатилетней девушки. В ней не было того стремления веселиться, жить, любить и наслаждаться. Жизнь в ней потухла, как фитиль. Порой, жизнь сгорает, порой остывает медленно, и не знаешь какой из этих двух исходов хуже.