До основанья, а затем
Шрифт:
— Ошибаешься, ты дядька, у меня братья одни.
— Ты не с Волобуевского уезда Тверской губернии?
— Не, дядька, я местный.
— Да как же так? На кумы моей сынка как две капли воды похож! Он же в прошлом годе на фронте германском пропал, ну я и обрадовался, думал, что сыскался Митька.
— Не, дядька, извиняй, мы на фронте не были, мы тут революцию делаем! — гордо сказал парень и повернулся, чтобы следовать дальше, но мужик, видимо стесняясь от того, что так обознался, сделал предложение, от которого нельзя было отказаться.
— Погодь, парень, давай я тебе семечек отсыплю, раз такое дело.
Весело оглянувшись на своих товарищей, Митька оттопырил карман спортивного пиджака в крупную рыжую клетку, что достался ему по ордеру в заводской ячейке, из изъятого у контрреволюционных буржуев, во время обысков, добра, и туда потекла река семечек из небольшого стаканчика мутного стекла, а потом еще одна и еще.
— Ну, Христос с тобой парень. — мужик угомонил свою щедрость: — Ну до чего ты на сына кумы моей похож…
— Прощевай, дядька. — парень бросился догонять своих товарищей, на ходу поплевывая шелуху на мостовую. Конечно, семечки у него были и свои, но слово халява была сладкой при любых политических режимах.
В это же время.
В помещение бывшего полицейского участка, что располагался на углу улицы Шамшева и Малого проспекта, что в двух кварталах от улицы Большой, где расположилась одна из частей милиции Временного правительства, вбежала растрепанная, заплаканная, со сбившимся набок платке, молодая симпатичная барышня и бросилась к самому представительному мужчине, из находящихся в присутственном мест — отставленному по ранению, бывшему прапорщику Вясовскому
— Господин начальник, помогите! — девушка, будучи в сильнейшем волнении, схватилась за руку оторопевшего отставного офицера: — Помогите!
— Что с вами приключилось, мадемуазель? — Вясовский аккуратно извлек свою кисть из неожиданно сильных рук девушки.
— Помогите, господин офицер! На большой пять минут назад меня ограбили! Сережки сняли, подарок тетушки!
— Как выглядят сережки, и кто снял? — бывший банковский клерк и младший офицер пехотной роты в критических ситуациях умел мыслить и действовать достаточно четко.
— На большой подошли четыре парня, в пальто, картузах, при оружии, зажали у стены, сказали, если пикнешь — убьем. Взяли десять рублей ассигнациями и из ушей сережки вынули, тетин подарок! — девушка вновь залилась слезами, потом, с трудом справившись с эмоциями выдавила: — Один в свитере был и в клетчатом пиджаке, клетка рыжая, крупная такая, вот он серьги мои в карман сунул…
— Какие сережки были и куда они пошли?
— С камушком зелененьким, золотые. — девица вновь собралась плакать, некрасиво скривив рот, но все-таки произнесла: — Пошли они по Широкой, в сторону Газового завода Помогите, дяденьки!
— Господа, все слышали? — прапорщик оглянулся на собравшихся вокруг него милиционеров: — Все свободные — за мной, бегом, бежать вдоль стен домов, двумя группами. Вперед. А вы барышня оставайтесь здесь, ждите меня.
Десяток милиционеров догнал похожих по описанию парней на перекрестке Гисляровской и Широкой. Не ожидавшие нападения молодые люди, от неожиданности промешкали, после чего были окружены, обезоружены и обысканы. У высокого, видного парня, в красивом спортивном пиджаке из твида британской выделки, в процессе обыска, кармане, среди жаренных семечек, обнаружились небольшие
У доходного дома Эрлиха.
Из парадной доходного дома вышла стройная женщина в сером, приталенном пальто, широкополой шляпе, украшенной лентами и цветами, и узкой длинной юбке. Она недоуменно огляделась, после чего пожала плечами и торопливо двинулась по Левашовскому проспекту, где ее и догнала закрытая коляска.
— Товарищ Инесса? Вы же в профсоюз прачек направляетесь? Меня за вами послали. — девичий голос, раздавшийся из коляски, подозрения не вызвал — товарищ Арманд действительно направлялась в профсоюзный комитет прачек, готовить решительную петицию в адрес хозяев прачечных. Об этом кстати вчера писала «Правда». Только девушка была странная — зеленые глаза, произношение чистое, без акцента, а лицо замотано платком, как у какой-то горянки. А вот мужчина, севший в коляску вслед за Инессой Федоровной, ей совсем не понравился. Его рыжая борода и очечки-пенсне совершенно не подходили его лицу. Товарищ Арманд хотела встать и выйти из экипажа, но коляска дернулась, набирая ход и французская аристократка шлепнулась обратно на подушки сидения.
— Остановите, извозчик….
— Не надо так кричать…- в живот революционерки сильно вминая ткань пальто, ткнулся ствол револьвера, который держал бородатый разбойник: — Детей разбудите…
— Каких детей? — ошеломленно спросила Арманд.
— Ну каких-нибудь. И вообще, куда вы рветесь? Забудьте ненадолго о революции, займитесь личной жизнью, вам все равно недолго осталось…
— Вы меня убьете? — спросила Инесса, уже зная ответ.
— Нет. Вам итак жить осталось очень мало, вы даже не представляете насколько.
— Все-таки вы меня убьете… — прошептала женщина, потом, собрав свое мужество, глубоко вздохнула, чтобы крикнуть, но тут же задохнулась от скрутившего все ее теле спазма — рыжебородый шустро ударил ее в солнечное сплетение острым локтем.
— Вот, дорогая, пример странного поведения людей. Я ей говорю — не убью, сама помрешь, а она пытается сделать все, чтобы я ее убил.
— Зачем ты ее ударил?
— Ты хотела, чтобы она закричала? Ну тогда бы мне точно пришлось бы ее убить.
— Но ты же не такой, каким пытаешься себя оказать, и она женщина…
— Милая, она конечно женщина, и сейчас занимается благородным делом — бьется за равные права для женщин. Вот только через полгода она и ее дружки придут к власти и начнут совсем другие песни. По их понятиям, если ты или твои предки были богаче нищего пролетария, ты никаких прав не имеешь, тебя можно лишить всего, вплоть до жизни. Да, Инесса Федоровна?
Революционерка ничего не ответила, только косилась на ствол револьвера, уткнувшийся ей в живот.
— Кстати, наша гостья умрет через три года от голода и холода, потому как после того как они захватят власть, в стране исчезнут продукты, так что, если она сегодня умрет, в принципе, ничего не изменится, с точки зрения исторического процесса. Вы же, революционеры, рамками исторических процессов живете?