До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове
Шрифт:
— Вот оно что… — пробормотал Фиолетов. — Бегут как крысы с тонущего корабля.
…Ночь на новом месте прошла тревожно. Со стороны Биби-Эйбата доносилась ружейная стрельба. В зарешеченных окошках под потолком отражался огонь горящих вышек, подожженных турецкими снарядами.
Никто из арестованных не спал. Все ждали самого худшего — или немедленной расправы по приказу «Диктатуры», или расправы ворвавшихся в город турок.
Фиолетов нервно ходил взад-вперед по камере. Ольга не пришла, и время тянулось мучительно медленно. Мысли
Так в тревоге прошел еще день, и наступила ночь четырнадцатого сентября. Турки уже атакуют город, и на окраинных улицах свистят пули. Тюрьма была почти пуста, многих уголовников выпустили несколькими днями раньше.
Неизвестность пугала. Что там, на воле? Фиолетов стал на плечи Джапаридзе, дотянулся до окна и увидел горящий город. Окно выходило на улицу, и он встретился взглядом с тремя матросами, стоявшими внизу у фонаря. Один из них привязал к камню клочок бумаги и сделал знак рукой, что собирается бросить. Фиолетов согласно кивнул, спрыгнул на пол, и через минуту камешек с запиской стукнулся о пол. Фиолетов развернул бумажку и прочел вслух:
— «Дорогие товарищи! Мы кладем все силы, чтобы вас освободить. Ждите сегодня».
— Я ж говорил, что наши друзья действуют! — радостно сказал Фиолетов.
Настроение сразу поднялось. Появилась надежда, и оставалось только запастись терпением и ждать. Теперь они прислушивались к каждому шороху. Долго гадали, откуда придет освобождение. Может быть, по лестнице заберутся к этому окошку и перепилят решетку? Или постараются взять ворота штурмом? Или…
Долго гадать не пришлось. Часовой отодвинул засов, и в ворота вместе с начальником тюрьмы вошел Анастас Микоян с револьвером на боку. В руке у начальника тюрьмы была какая-то бумага, которую он несколько раз подносил к глазам.
— Приказ об эвакуации товарищей комиссаров и других лиц подписан членом Временного исполкома Велунцем! — услышали они нарочито громкий голос Микояна.
— Ладно, берите своих комиссаров, — ответил начальник тюрьмы.
Арестованные вышли во двор. Начальник тюрьмы вяло пересчитал их, снова заглянул в бумагу и махнул рукой.
— За воротами стоит конвой, но он вам не помеха, — шепнул Микоян идущему рядом Фиолетову.
Конвоя за воротами не оказалось. Над головами противно свистели пули, рвались снаряды. Конвойные солдаты разбежались. Комиссары были свободны.
— Скорей на двадцать второй причал, там стоит «Севан». Пойдем до Астрахани, — сказал Микоян.
Стрельба усиливалась. По темным, без единого огонька, улицам по-прежнему словно привидения молча двигались к пристани перепуганные насмерть беженцы.
— Ба, а где же «Севан»? — Голос Микояна звучал тревожно.
— «Севан» пошел за топливом, — послышалось из темноты, и Фиолетов узнал гортанный голос командира красного кавалерийского отряда Татевоса Амирова. — Бухта под артиллерийским обстрелом, и на «Севан» рассчитывать не надо. Предлагаю всем срочно сесть на «Туркмен». — Он показал рукой на стоявшее у причала судно. — Там мои красноармейцы. — Он чуть помолчал. — И ваши близкие.
Через несколько минут Фиолетов уже обнимал Ольгу, Джапаридзе — Варо, Шаумян — сыновей.
«Туркмен» был набит до отказа военными и беженцами, но Амиров распорядился очистить верхнюю палубу и кают-компанию, где разместились комиссары с семьями, Петров и все те, кто был арестован на «Колесникове» четыре недели назад.
Уже снялись с якоря несколько других пароходов, было видно, как удаляются их огни.
— Скоро и мы. — К комиссарам подошел капитан «Туркмена» неразговорчивый латыш Полит.
— Надеюсь, что мы направляемся в Астрахань? — спросил Шаумян.
— Всем пароходам приказано идти в Петровск, но мы пойдем в Астрахань. — Капитан говорил с сильным акцептом.
— Топлива, воды хватит до Астрахани?
— Думаю, что да.
— А если не хватит?
— Тогда пойдем в Красноводск.
— Но там же белые! — воскликнула Варвара Михайловна. Она с отчаянием посмотрела на мужа и заговорила по-грузински:
— Прокофий, я тебя умоляю, пока не поздно, давай сойдем с парохода. В Баку есть надежный товарищ, он тебя спрячет.
Джапаридзе вспылил:
— Варо! Ты, кажется, хочешь, чтобы я бросил друзей?
Фиолетов посмотрел на Варвару Михайловпу.
— Алешу в Баку знают все, — сказал он по-грузински. — Для него в этом городе не может быть надежной квартиры.
— И вообще, мне не нравится, что ты заговорила со мной на языке, который знает здесь только Ванечка, — упрекнул жену Джапаридзе. — Это бестактно, Варо.
Варвара Михайловна смутилась.
— Надеюсь, товарищи меня простят, — сказала она. — Я предложила Алеше остаться в Баку.
«Туркмен» отошел без гудков, ни у кого ее было уверенности, что в море их снова не настигнут военные суда «Диктатуры»: подыхающий зверь вдвойне опасен. Комиссары не знали, что в эти самые минуты меньшевистско-эсеровскому правительству было не до них; захватив стоявшие в гавани суда, оно позорно бежало; город был отдан на растерзание ворвавшимся туркам, и командующий Кавказской мусульманской армией генерал-лейтенант Нури-паша уже послал в Гянджу правительству «независимого Азербайджана» телеграмму: «Божьей милостью Баку взят нашими частями».
…Ольга пошла спать, а Фиолетов остался на палубе; смутное чувство тревоги, надвигающейся опасности не покидало его.
Он прошелся по палубе, вышел на бак и увидел Петрова. Тот лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в небо.
— Отдыхаете, Григорий Константинович? — спросил Фиолетов.
— Считаю падающие звезды, — ответил Петров. — Говорят, что это души умерших.
— Вы чем-то встревожены?
— Наоборот, никогда не был так спокоен, как в эти минуты.
— А меня беспокоит капитан. Уж очень бездеятельный… Да вот и он сам, легок на помине.