До последней капли крови
Шрифт:
— Служил, — ответил он наконец, — в 30-м пехотном полку. В звании капрала. А вообще, — мужчина обращался к Вихерскому как старшему по званию, — я лесник. Потомственный лесник. В 1941 году меня вывезли в Коми АССР. Заболел тифом. Не успел попасть в первоначально формировавшуюся армию… — Вдруг он запнулся, как бы испугавшись, что сказал лишнее. — Жена осталась там. Что с ней будет?.. — И опять обратился к Вихерскому: — Пан капитан из Польши?
— Преподаватель школы подхорунжих в Модлине, — ответил Вихерский.
Граля вздохнул
Он попал в роту Радвана вместе с несколькими другими прибывшими в тот день. Среди них был молодой парень, говоривший по-польски с явным русским акцентом, а также хорошо физически развитый мужчина, несколько старше Радвана, с лицом, которое показалось Стефану знакомым, хотя фамилия Мажиньский ничего ему не говорила. Потом он долго искал в памяти, откуда он знает этого человека.
Следующим представился молодой парень — Станислав Кжепицкий.
— Вы откуда? — спросил хорунжий Тужик, заместитель Радвана по политико-воспитательной работе.
— Из-под Иркутска.
— А из Польши — откуда?
Кжепицкий передернул плечом.
— Я гражданин Советского Союза. Родители выехали из Польши еще перед первой войной. Какая это будет армия? Буржуазная?
— Нет. Не буржуазная, народная. Ведь здесь среди нас нет ни одного буржуя.
Казалось, Кжепицкий обеспокоен. Радван подумал: «Неожиданный поворот судьбы и решение связать свою жизнь с Польшей для Кжепицкого действительно были очень трудными».
Мажиньский был одет во что-то вроде пиджака, перевязанного ремнем. И даже в этом одеянии выглядел вполне прилично.
— Казимеж Мажиньский, — доложил он. — Год рождения 1914-й.
— Ваша специальность? — спросил Вихерский.
— Без специальности. Имею среднее образование. Служащий из Варшавы, — отрапортовал, как выученный урок.
— А в армии?
— Уволен после рекрутского обучения по состоянию здоровья.
— А ваше самочувствие сейчас? — спросил Вяхерский, невольно улыбнувшись.
— Хорошее. Пробовал, — добавил он, — в тридцать девятом пересечь румыно-советскую границу. Поймали и сослали, затем болел тифом…
— Понимаю, — сказал Вихерский и посмотрел на Радвана. — В твою роту рядовым.
Регистрационная комиссия в этот день направила к Радвану еще Стефана Козица, Юзефа Шпака и Станислава Опоровского.
Козиц, молодой парень, 1924 года рождения, обычна и его биография, подумал Радван. Отца сначала арестовали, затем он пропал, и парень остался один, где-то в Коми АССР, и сейчас с недоверчивостью и большой надеждой смотрел на офицеров и, как нам казалось, постоянно думал: «Действительно ли эта армия — польская?»
Юзеф Шпак, семнадцатого года рождения, немного тяжеловатый и неуклюжий, лицо круглое, деревенское. Он выглядел добродушным и сдержанным, не похож был на человека, когда-либо против чего-либо протестовавшего; привык, видно, принимать спокойно, без возмущения, все, что преподносила ему судьба.
— Деревня Рогачев,
— Служил в армии?
— Уволили как единственного кормильца: мать оставалась одна в хозяйстве.
— Вас вывезли?
— Да что вы! — запротестовал Шпак. — Сестра вышла замуж за советского, из-под Тулы, познакомилась с ним, когда Красная Армия пришла к нам, я поехал к ним как раз в июне сорок первого. И остался там в колхозе. Сначала не мобилизовали, говорили, слабоват для армии, но годен к работе в поле, а когда мужчин осталось мало…
— Хорошо, хорошо, — прервал его Вихерский. — Уже знаем…
— А сейчас, — продолжал. Шпак, — пошел в польскую армию, говорят, что с армией можно вернуться к себе. — Он смотрел на офицеров, как бы ожидая ответа…
Вихерский махнул рукой, хорунжий Тужик хотел что-то сказать, но капитан ему не дал.
— Потом, — сказал он коротко. И добавил: — Этого тоже к тебе.
Наконец, Станислав Опоровский. Совсем иной тип: шахтер, лицо в морщинах, хотя еще молодой.
— Вы откуда?
— Из Сосковца. Последнее время работал в Кузнецком угольном бассейне. Как хорошего работника, не хотели отпускать, наконец, — усмехнулся, — отпустили.
— Как попал в Россию?
— Был в Сентябре в армии. Взяли в плен, потом освободили, уехал во Львов: не хотел оставаться у, немцев…
— Какое у вас звание?
— Старший стрелок…
Вихерский посмотрел на Тужика, как будто хотел сказать: «Этот вам пригодится», а Радван подумал: «Сброд будет в моей роте, сброд…»
Сброд постепенно превращался в войско. После бани получили обмундирование и сразу стали смотреться совсем по-другому. Мажиньский выглядел прекрасно, Кжепицкий — сносно, а на Юзефе Шпаке все висело как с чужого плеча.
Когда земледелец из-под Новогрудка рассматривал полученное обмундирование, к нему подошел молодой, высокий, подтянутый, но немного разбитной на вид солдат.
— Папаша, закурить не дадите?
Когда Шпак достал газету и кисет с табаком, незнакомец представился:
— Оконьский моя фамилия.
— А я — Юзеф Шпак.
Оконьский выглядел немного озабоченным.
— Неважно для солдата выглядите, папаша, — сказал Оконьский, скрутил папироску и еще раз посмотрел на одежду Шпака. — Вид у вас не как у воина, а как у ротного растяпы. Каждая рота обычно имеет такого растяпу…
— Не говорили бы глупостей.
— А откуда вы, отец?
— Из-под Новогрудка.
— Тогда туда вы никогда не вернетесь, — сказал Оконьский. — Никогда, — повторил он.
Цигарка выпала из рук Шпака.
— Как это? Что вы говорите?! У меня там хозяйство, мать!
— А жены нет?
— Не женат я, — ответил серьезно Шпак.
— Ну, это хорошо, — усмехнулся Оконьский, — а то и жена бы там осталась.
Стоявший неподалеку от них и прислушивавшийся к разговору Мажиньский подошел к Оконьскому.