До рая подать рукой (сборник)
Шрифт:
Небо опускалось все ниже, такое же зловещее, как в фильмах о контактах с пришельцами, но инопланетный звездолет так и не появился под черными облаками.
Надежды Престона на то, что он найдет инопланетян в Айдахо, не сбывались. Похоже, ему предстояло до конца дней колесить по стране в поисках близких контактов, чтобы получить ответ на вопрос, дать который могли только Ипы.
Терпения у него хватало. Тем более что в процессе поисков он не прекращал важной и полезной работы, направленной на благо человечества. Вот и сейчас ему предстояло заняться делом – покончить с Рукой.
Понимая, что часы отсчитывают ее последние дни, Рука начала искать выход из западни. Наладила неожиданно крепкие отношения с Королевой Шлюх и ее чокнутой теткой, вытащила нож из матраса, да только на его месте оказался пингвин Тетси, разработала методы борьбы с Престоном.
Он знал обо всем этом, потому что мог читать ее дневник.
Шифр, который она изобрела для своих записей, оказался очень сложным, учитывая ее юный возраст. Если бы она имела дело не с Престоном Мэддоком, а с кем-то другим, содержание дневника, возможно, осталось бы тайной за семью печатями.
В академическом мире он по праву считался крупной величиной, его уважали друзья и коллеги, работавшие во многих крупнейших университетах. Среди них был математик Тревор Кингсли, который специализировался в криптографии. Более года тому назад этот высококлассный специалист с помощью мощной компьютерной программы сумел расшифровать дневник Руки.
Получив страницу дневника, Тревор рассчитывал, что на расшифровку у компьютера уйдет пятнадцать минут. Именно столько обычно требовалось умной машине, чтобы разобраться с шифром, придуманным человеком, не имеющим глубоких знаний по нескольким разделам высшей математики. Для сравнения существовали шифры, на взлом которых уходили дни, недели, месяцы. Но вместо пятнадцати минут компьютеру потребовалось двадцать шесть, что произвело сильное впечатление на Тревора. Он даже пожелал узнать имя изобретателя.
Престон не мог понять, почему Тревора так впечатлили одиннадцать дополнительных минут, ушедших на расшифровку. О Руке и их родственных отношениях он ничего не сказал. Заявил, что нашел дневник на скамейке в парке и его заинтересовало загадочное содержание страниц.
Тревор также отметил, что текст на представленной странице «занятный, нестандартный, полный мягкого юмора». Престон прочитал страницу несколько раз, внутренне облегченно вздохнул, увидев, что в истории с парковой скамьей ничего менять не надо, но не смог найти ничего забавного. Со временем, используя предоставленную Кингсли расшифровку как ключ к шифру, Престон тайком прочитал весь дневник, по нескольку страниц, пока Рука принимала душ или в другие подходящие моменты, но и тогда не обнаружил ни одной смешной фразы. И последующие заметки, за год их набралось немало, ни разу не побудили его к улыбке. Наоборот, она показала себя во всей красе, дерзкая, злобная, невежественная маленькая нахалка, внутренне такая же отвратительная, что и внешне. Должно быть, Тревора Кингсли отличало извращенное чувство юмора.
В последние несколько дней, читая в дневнике о планах Руки спасти свою жизнь, Престон принимал контрмеры, чтобы с легкостью подавить сопротивление девочки и, когда придет час, доставить ее на место казни. Он не знал, где и при каких обстоятельствах у него может возникнуть необходимость покончить с ней, не сомневался, что справится с ней без труда, так что заботило его только одно: не дать ей возможности закричать и таким образом привлечь внимание людей, которые могли бы за нее заступиться.
С пятницы, дня отъезда из Калифорнии, он носил в левом заднем кармане брюк сложенный пластиковый пакет со специальной герметизирующей полоской. В пакете лежал кусок ткани, смоченный самодельным анестезирующим составом, который он изготовил из аммиака и еще трех химических веществ, имеющихся в свободной продаже. Он уже несколько раз пользовался этим составом, содействуя самоубийцам. Одного вдоха хватало, чтобы человек терял сознание. При более длительном использовании наступал паралич дыхательной системы и быстрый распад печени. Престон намеревался применить это анестезирующее средство только для того, чтобы отключить Руку, потому что не желал ей столь легкой смерти.
До Нанз-Лейк оставалась миля.
Глава 71
Синсемилла, в саронге яркой гавайской расцветки, сидела на кровати среди сбитых простыней, привалившись спиной к поставленным на попа подушкам. Он вырвала едва ли не все страницы из зачитанной чуть ли не до дыр книги Братигена «В арбузном сиропе», и теперь они устилали кровать и пол.
Она плакала от ярости, лицо с мокрыми от слез щеками раскраснелось, тело тряслось.
– Кто-то, какой-то мерзавец, какой-то извращенец испортил мою книгу, все в ней перепутал. Так же нельзя, это несправедливо.
Изрыгнув проклятье, с перекошенным от злобы лицом, Синсемилла ухватила руками вырванные страницы, смяла их, отшвырнула от себя.
– Они все напечатали не так, все напечатали неправильно, задом наперед, только для того, чтобы поиздеваться надо мной. Эта страница оказалась там, где должна быть эта, абзацы переставлены, предложения изменены. Они взяли прекрасное произведение и превратили его в кусок дерьма, потому что не хотели, чтобы я все поняла, не хотели, чтобы до меня дошел смысл написанного.
Слезы уступили место рыданиям, руки сжались в кулаки, она замолотила ими по бедрам, снова и снова, достаточно сильно, чтобы остались синяки. И, возможно, почувствовала боль, на каком-то уровне сознания поняла, что проблема не в книге, а в ее упорном стремлении найти смысл жизни в одном тоненьком томе, превратить жиденький бульон в густую похлебку, обрести озарение так же легко и непринужденно, как ей ежедневно удавалось уходить от реальности с помощью таблеток, порошков, инъекций.
В обычной ситуации, насколько ситуация могла считаться обычной на борту «Легкого ветерка», Лайлани проявила бы терпение, довольствовалась бы той ролью, какую отводила себе в подобных драмах, окружила бы мать сочувствием, вниманием и заботой, оттянула бы на себя ее душевную боль, как лист алоэ оттягивает гной из раны. Но на этот раз мать обратилась к ней в экстраординарный момент, ибо ей вернули, пусть и посредством фантастических, даже мистических средств, уже потерянную надежду и она не решалась упустить этот шанс, вновь запутавшись в эмоциональных метаниях матери или в собственном стремлении установить нормальные отношения мать – дочь, о чем, по-хорошему, не следовало даже мечтать.
Лайлани не присела на кровать, осталась стоять, не стала успокаивать Синсемиллу.
– Чего ты хочешь? – резко спросила она. – Что тебе нужно? Что я могу тебе принести? – И продолжала задавать эти простые вопросы, тогда как Синсемилла все плакала от жалости к себе, из-за того, что стала жертвой не пойми чьей агрессии. – Что ты хочешь? Что я могу тебе принести? – спрашивала холодно, но настойчиво, поскольку знала, что в конце концов мать, как всегда, найдет успокоение в очередной дозе наркотиков. – Чего тебе надо? Что я могу тебе принести?