До различения добра и зла
Шрифт:
Затем я говорю ей, что еду в букинистический магазин. Она просит взять ее с собой. Едем, болтаем. И в разговоре она непрерывно допускает фразы, которые возможны только в том случае, если бы мы были любовниками. Дальше – больше. На ее вопрос я говорю, что в моей квартире большие потолки и большие окна. На это она заявляет, что всегда знала, что у ее мужа будет именно такая квартира. (Ого! Мы уже женимся?) Но вида я не подаю, поскольку не могу взять в толк, что все это значит и что последует дальше.
После этой встречи мы общались еще несколько раз. Затем я сообщаю ей, что собираюсь жениться, но прошу не обращать внимания на это чисто формальное обстоятельство. Она разочарована.
Через неделю раздается звонок. Звонит Ольга и говорит:
Договариваемся на завтра. «Отлично» – говорит она – «я так и скажу маме, что пару недель поживу у Сережи Белхова».
Моему удивлению не было предела – речь вроде бы шла об однодневной поездке. Но, не показывая своего изумления, соглашаюсь и с этим, так как всегда любил необычные ситуации.
На вокзал она приезжает с бутылкой вина и кактусом в глиняном горшке. Кактус для меня, о вине речь не идет. Погрузились в поезд, едем. Ольга сидит напротив меня, и я с удовольствием наслаждаюсь благодаря ее прозрачной блузке видом отсутствующего бюстгальтера. Но даже столь заманчивые картины не заслоняют от меня очевидного – она смущена и растеряна. Сегодня я прямо бы спросил ее о причинах такого состояния, но тогда я еще не умел выводить происходящее на рефлексивный уровень и открыто говорить об этом.
И вот мы выходим из поезда и направляемся к дому. Тут Ольга внезапно останавливается: «Ты знаешь, я ведь хотела извиниться и уйти прямо на вокзале. Я не могу поехать с тобой на дачу. Я должна быть в другом месте».
Я удивлен, но замечаю, что коль уж она находится в двух минутах ходьбы от моего дома, и час тряслась в электричке, то глупо поворачивать назад, не заглянув в дом и не передохнув хотя бы полчаса. Ольга соглашается, и мы идем дальше.
При этом она объясняет, что неожиданно приехал ее любимый мужчина – югославский журналист – и она хочет провести все это время с ним. «Мама ни за что не отпустила бы меня к нему. Ты же – другое дело: аспирант, будущий преподаватель философского факультета. На тебя мама смотрит очень положительно. Если мама спросит тебя, то скажи, что я провела эти две недели у тебя».
Я был раздосадован – меня очевиднейшим образом использовали как подставную фигуру, и посвятили в курс дела только потому, что я должен дать подтверждение ее маме, с которой, впрочем, даже лично не был знаком. Еще пару лет перед этим я дал бы согласие. Через пару лет после этого я послал бы ее куда подальше, поскольку не люблю быть объектом манипуляции. Тогда же я сказал, что если мама по телефону меня спросит об этом, то скажу ей то, что Ольга хочет. Если же мы встретимся с мамой, и она долго меня будет выспрашивать, то лгать я не собираюсь. Может, именно поэтому мы так и не встретились с Олиной мамой?
На даче мы устроили небольшой пикник. Выпили мою бутылку вина, я «раскрутил» ее и на бутылку, которую она везла своему журналисту – это была моя маленькая месть счастливому сопернику. Была дикая жара. Мы изрядно напились – я и она. И, пьяная, Ольга исповедовалась мне.
Она долго жила вместе с одним своим однокурсником, тоже Сергеем. Но потом он познакомил ее со своим другом – югославским журналистом. И она параллельно стала и его любовницей. Чуть позже она забеременела от Сергея и, кажется, упустила время для аборта. Позор, гнев матери, перспектива стать матерью-одиночкой – ужас! В этот-то момент в Москве вновь объявился наш журналист. Ольга говорит ему, что будущий ребенок от него. Не знаю, была ли это охота на журналиста – источник ничего не говорил об этом, но если и да, то явно неудачная. Журналист взял на себя ответственность за ситуацию, виновником которой он якобы был, но своеобразно. Журналист вывез ее в Германию – чтобы не узнала о беременности мама, – обеспечил роды и организовал удочерение родившейся девочки одной немецкой парой. Затем Ольга вернулась в Москву и продолжила учебу.
И вот этот журналист приезжает вновь, и она с ужасом ждет его встречи с ее любовником Сергеем – ведь все может открыться. Сергей знает, что ребенок от него и может сказать об этом другу! Тот же, открыв, что его бесцеремонно использовали, просто не захочет иметь с ней дело.
Поведав мне об этих скорбных обстоятельствах, она испугалась. Боже! Что она наделала – ведь я теперь знаю эту тайну и могу проболтаться или использовать против нее. Ольга стала заклинать меня о молчании – ее мать ничего не должна знать. Получив мое обещание ничего не говорить ее матери, она рассудила, что этого недостаточно и решила купить мое молчание.
О, нет, и еще раз нет, не стоит преждевременно радоваться за меня. Этот день не стал днем моего сказочного обогащения. Чем еще может, хочет и умеет купить молчание мужчины, видавшая виды филологиня (выпускник МГУ поймет мою иронию)? Она решила отдаться мне.
«Я хочу тебя!» – внезапно сказала Ольга и уселась ко мне на колени. В то время я еще коллекционировал женские «скальпы», чтобы хоть как-то компенсировать свою низкую мужскую самооценку и поэтому воспользовался ее предложением. Да и мог ли я не воспользоваться им? В нашем обществе циркулирует масса мифов и табу, которые и управляют нашим поведением так же, как кукловод управляет поведением марионеток. Один из этих мифов – мужчина всегда может, хочет и должен. Женщина может отказаться, сославшись на множество вещей и в том числе просто на нежелание. Это культурно допустимо. Почему культурно? До каких пор мы будем полагать, что культура это Толстой и Достоевский? Культура – это идеальный мотив, управляющий поведением. Если все всегда полагают, что должно поступать так, то это и есть часть культуры, даже если речь идет о неуплате налогов. Так вот, женщина может отказаться. Если же отказывается мужчина, то тотчас возникает подозрение, что он импотент или извращенец. Этот миф разделяют даже самые образованные женщины. Тогда я еще подчинялся различным мифам и табу, хотя уже и начал от них освобождаться, и, соответственно, подчинился обстоятельствам. Впрочем, мне не удалось избежать обвинений в импотенции и извращении. Мой организм оказался более щепетильным, чем мой рассудок. Откровенность подкупа и опьянение сделали меня не способным к сексу. Поняв это, я решил, что поцелуи и ласки распалят меня. Я прижался к ней и стал целовать ее. Она с возмущением оттолкнула меня: «Ты какой-то извращенец! Ты что, не можешь трахнуть меня!» Она пощупала мой член: «Да ты – импотент! Кто бы мог подумать!» В общем, вела она себя, как шлюха. Я отношусь к шлюхам с таким же уважением, как и к остальным людям – я не вижу оснований для презрения или осуждения их. Но здесь я вынужден употребить этот термин в негативном смысле.
Тогда мне не хватило зрелости, чтобы защитить себя – я был беззащитен перед «непосредственными» людьми. Поняв, что я полностью обанкротился на ложе любви, я уговорил ее пройтись к пруду искупаться. Пока мы шли, Ольга время от времени впадала в задумчивость, которая разрешалась фразой: «Кто бы мог подумать, что такой крепкий на вид мужчина импотент! Теперь я понимаю, почему от тебя ушла жена».
– «Во-первых, не она ушла от меня, а я ушел от нее. А, во-вторых, я – не импотент! Просто, так сложилось. Когда я пьян, то потенция моя ухудшается».
Впрочем, я мог бы даже сослаться на данные медицинской науки. Но и это не помогло бы. На мои возражения она отвечала: «Конечно, конечно… Все из-за сильного опьянения». Но через пару минут слышалось вновь: «Кто бы мог подумать! Такой крепкий мужчина и импотент! Теперь я понимаю, почему от тебя ушла жена».
На обратном пути она вновь вспомнила о своем трудном положении. Вот здесь-то и прозвучала фраза, ради которой я и рассказываю эту историю.
«Мама никогда не простит меня, если узнает о моей дочери! Познакомь меня с Димой Г. (однажды я рассказал ей о своем знакомом, филологе, из интеллигентной семьи, с хорошими карьерными перспективами). Он влюбится в меня и женится на мне. Мы поживем с ним год, и тогда я ему все расскажу. И он меня простит. Куда же ему деваться!»