До свидания там, наверху

Леметр Пьер

С другой стороны, если признать правду, чту скажут про того неизвестного солдата, что почил незнамо где, вероятно в семейном склепе Перикуров, – самозванец, которого больше там не потерпят. И куда его тогда денут?

Они обратятся в суд, и это все опять же обернется против Альбера. Его даже могут заставить заново выкопать этого безвестного беднягу, чтобы избавить от него Перикуров, а что он будет делать с останками? Могут добраться и до поддельных записей в военных ведомостях!

И потом, заявиться в семью, увидеть отца и сестру Эдуара, наверное и прочих членов семьи Перикур, и ничего не сказать своему товарищу – это бесчестно. А как поступил бы Эдуар, если узнал?

Но рассказать ему обо всем тоже ведь будет предательством?.. И Эдуар останется томиться здесь, в одиночестве, зная, что

его друг проводит вечер с людьми, от которых он отрекся?! Ведь это именно так: если он не желает их больше видеть, значит отрекается от них?

Можно написать письмо, выдумав какую-то помеху. Но ему предложат другой день. Изобрести непреодолимое препятствие? Но за ним кого-нибудь пошлют и наткнутся на Эдуара…

Выхода он не находил. Все перепуталось, Альберу постоянно снились кошмары. Эдуар, который практически никогда не спал, приподнявшись на локте, среди ночи в тревоге тряс товарища за плечо, чтобы разбудить его, он с обеспокоенным видом протягивал ему разговорную тетрадь, Альбер знаком показывал, что все в порядке, но жуткие сны вновь и вновь возвращались, это длилось бесконечно, а ему, в отличие от Эдуара, нужно было выспаться.

Наконец, многократно перебрав все «за» и «против», Альбер принял решение. Он пойдет к Перикурам, иначе те доберутся до него здесь, но он не станет открывать правду – наименее рискованное решение. Пойдя навстречу их требованиям, он расскажет, как погиб Эдуар, вот что он сделает! Чтобы больше никогда с ними не встречаться.

Однако он уже плохо помнил, что написал в том своем письме! Альбер размышлял. Что он мог напридумывать? Героическая смерть, пуля в сердце, как в романах, но при каких обстоятельствах?.. К тому же мадемуазель Перикур добралась до него через эту сволочь Праделя. А этот тип – что он мог наговорить ей? Должно быть, обернул все в свою пользу. А если то, что расскажет Альбер, не совпадет с версией Праделя, то кому они поверят? Не будет ли он, Альбер, выглядеть самозванцем?

Чем больше возникало вопросов, тем сильнее все запутывалось в памяти и сознании, кошмары возвращались, словно стопки тарелок в буфете, сотрясаемые призраками.

И еще маячила деликатная проблема, в чем идти. Неприлично было отправляться к Праделям в повседневной одежде, от лучшего костюма Альбера за тридцать шагов несло нищетой.

На случай, если он и в самом деле отправится на бульвар Курсель, он навел справки о том, где можно раздобыть приличный костюм. Единственное, что ему удалось найти, – костюм, который принадлежал коллеге, человеку-бутерброду с того конца Елисейских Полей; размер у него был чуть меньше, чем нужно Альберу, брюки приходилось спускать как можно ниже, иначе он выглядел как клоун. Он было позаимствовал рубашку у Эдуара, у которого их было две, но одумался. Вдруг в семье признают рубашку? Он одолжил сорочку у того же коллеги, та, естественно, была маловата, пуговки так и норовили расстегнуться. Оставалась болезненная проблема – обувь. Нужного размера не нашлось. Придется обойтись своими, стоптанными грубыми башмаками, Альбер до изнеможения натирал их воском, но ни новизны, ни приличного вида не добился. Он и так и этак обдумывал вопрос и в итоге отважился на покупку новой пары, оправданием служил тот факт, что затраты на морфин снизились, что позволяло малость ослабить режим экономии. Это были отличные ботинки. Тридцать два франка в магазине «Бата». Выходя оттуда с пакетом под мышкой, он вдруг понял, что после демобилизации все время хотел купить себе новые ботинки; красивая обувь – именно на этом основывалось его понимание элегантности. Поношенный костюм или пальто еще куда ни шло, но мужчину в этом случае судят по ботинкам, без вариантов. Эти были из светло-коричневой кожи, единственный отрадный момент во всей истории.

Эдуар с Луизой дружно воззрились на Альбера, когда он вышел из-за ширмы. Они только что закончили новую маску – цвета слоновой кости, с прелестными розовыми губками, сложенными в слегка снисходительную гримасу, бледные, выцветшие осенние листочки, налепленные на скулы, изображали слезы. Тем не менее в целом вышло совсем не так печально, казалось, человек сосредоточился на себе, отрешившись от мира.

И все-таки настоящим зрелищем стала не маска, а появившийся из-за ширмы Альбер. Просто

подмастерье мясника, намылившийся на свадьбу.

Эдуар понял, что друг отправляется на свидание, это его растрогало.

Любовная тема неизбежно служила для них предметом постоянных шуток, как же, два молодых человека… Но предметом болезненным, поскольку речь шла о мужчинах, у которых не было женщин. Альбер, время от времени ублажая втихую мадам Монестье, в итоге чувствовал себя скорее скверно, так как тем острее понимал, как ему недостает любви. Он отказался от этого, она пробовала настаивать, но потом перестала. Ему нередко попадались красивые девушки – то там, то здесь: в магазинах, в автобусе, у многих не было обручального кольца, потому что множество мужчин погибли; девушки ждали, подстерегали случай, надеялись, но такой оборванец, как Альбер, видали победителя?! Постоянно оглядывается, вечно настороже, как бродячая кошка; в грубых, давно пришедших в негодность башмаках и полинявшей куртке, словом, незавидная партия.

Но даже если бы нашлась какая-нибудь девушка, которую не оттолкнул бы его бедный вид, какое будущее он мог предложить ей? Мог ли он сказать: давайте поселимся вместе, со мной живет друг, изувеченный солдат, у которого нет челюсти, он никогда не выходит из дому, сидит на морфине и носит карнавальные маски, но не бойтесь, у нас будет целых три франка в день, а за продранной ширмой мы сможем уединиться.

К тому же Альбер был робок, если удача ему не улыбалась…

Так что он снова отправился повидать мадам Монестье, но у той взыграла гордость, хоть она и вышла замуж за рогоносца, но ведь нельзя попрать самолюбие. Это была гордость с изменяемой геометрией конфигурации, ведь на самом деле она больше не нуждалась в Альбере, поскольку закрутила с новым служащим, который до странности был похож на того молодого человека – насколько Альбер мог его вспомнить, – который сопровождал Сесиль в лифте «Самаритен» в тот день, когда Альбер наплевал на неполученное за несколько дней жалованье, впрочем, он и теперь поступил бы точно так же…

Как-то вечером он рассказал об этом Эдуару. Думал, что тому будет приятно услышать, что в итоге он тоже вынужден отказаться от нормальных отношений с женщинами, но они находились в разном положении: Альбер мог вернуться к жизни, а Эдуар нет. Альбер мог еще встретить молодую женщину, ну, молодую вдову например, таких было немало, при условии, что та не будет чересчур придирчивой, стоило только оглянуться, открыть глаза, но какая из них пожелала бы Эдуара, даже если бы он любил женщин? Эта беседа причинила боль им обоим.

И вот вдруг Альбер нарисовался при полном параде!

Луиза восхищенно присвистнула, подошла, выждала, чтобы Альбер наклонился, и поправила ему узел галстука. Они подшучивали над ним, Эдуар хлопал себя по бедрам и с показным воодушевлением и рокотанием в гортани воздел указательный палец. Луиза тоже не отставала, она смеялась, прикрывая рот рукой и приговаривая: Альбер, вам так идет!.. – очень по-женски, а сколько лет было этой малышке? Преувеличенные восторги его немного задели, ведь даже незлая насмешка причиняет боль, а уж в таких обстоятельствах…

Альбер предпочел уйти. К тому же, рассуждал он, мне еще нужно подумать, в результате чего он, забыв про все аргументы, в несколько секунд примет решение, идти к Перикурам или не идти.

Он поехал на метро, а остаток пути прошел пешком. Чем ближе он подходил, тем сильнее у него сводило желудок. Покинув свой квартал, населенный русскими и поляками, он обнаружил высокие величественные здания, бульвар шириной в три улицы. Напротив парка Монсо он уперся в громадный – его в самом деле было нельзя не заметить – особняк, принадлежавший г-ну Перикуру, перед входом стоял великолепный автомобиль; шофер в каскетке и безупречной униформе старательно наводил на него блеск, как на скакового жеребца. У Альбера сжалось сердце – такое впечатление это произвело на него. Он сделал вид, что торопится, обогнул особняк и, сделав изрядный крюк по соседним улицам, вернулся к парку, отыскал скамью, откуда под углом можно было лицезреть фасад здания, и сел. Он был совершенно подавлен. Он и представить не мог, что Эдуар родился и вырос в этом самом доме. Просто другой мир. А он, Альбер, нынче явится туда с самой грандиозной ложью. Он преступник.