До свидания там, наверху
Шрифт:
На бульваре женщины выходили из фиакров, делая вид, что торопятся по делам, за ними следовали слуги, нагруженные пакетами. Автомобили поставщиков подъезжали к черному ходу, шоферы заговаривали с чопорными лакеями, преисполненными чувства собственной важности, чувствовалось, что они представляют хозяина, строго надзирая за доставкой ящиков овощей, корзин с хлебом, а чуть дальше, возле решетки сада, две молодые, изящные женщины, высокие и тощие как спички, со смехом шли под руку по улице. На углу бульвара раскланивались двое мужчин, под мышкой газета, в руке цилиндр, дорогой друг, до свидания, они напоминали судей в трибунале. Один из них посторонился, пропуская мальчишку в матроске, бегущего с серсо, нянька, поспешавшая за ним, тихо окликнула подопечного, извинившись перед господами; подкатила повозка цветочника, букетов на целую свадьбу, но это была не свадьба, а лишь еженедельная доставка цветов, ведь когда у вас столько комнат и приглашены гости, надо все рассчитать, поверьте, недешевое удовольствие, но говорится это со смехом, ведь забавно, когда приходится покупать столько цветов, мы обожаем принимать гостей. Альбер смотрел на весь этот мир будто на тех экзотических, почти непохожих на своих собратьев, рыб, которых он однажды видел в стеклянном аквариуме.
Оставалось убить еще около двух часов.
Он колебался – остаться ли на скамейке или поехать куда-то на метро, но куда? Прежде ему очень нравились Большие Бульвары. Но с тех пор как он исходил их вдоль и поперек с рекламой на спине, это было уже не то. Он прошелся по парку. Хотя он и пришел сильно заранее, обдумать ничего не успел.
Когда Альбер это осознал, индекс его тревоги резко подскочил, девятнадцать пятнадцать, весь взмыленный, он стремительно шел в одну сторону, потом, потупясь, начинал петлять, девятнадцать двадцать, он все еще не принял решения. Около девятнадцати тридцати он вернулся к особняку, встав напротив на тротуаре; решил вернуться домой… но они придут его искать, отправят шофера, а тот будет куда менее деликатен, чем его хозяйка, он вновь и вновь перебирал в голове тысячу и один довод, так и не сообразив, что творит, поднялся на крыльцо, шесть ступенек, вытер украдкой ботинки о щиколотки, открылась дверь. Сердце бешено колотилось, вот он в холле, высоком, как кафедральный собор, повсюду зеркала, все красиво, даже сияющая горничная, брюнетка с короткой стрижкой, боже, глаза, губы – как все красиво у этих богачей, подумал Альбер, даже бедняки.
По обе стороны громадного вестибюля, вымощенного в шашечку черной и белой плиткой, два канделябра по шесть плафонов обрамляли монументальную лестницу (камень из Сен-Реми). Беломраморные перила симметрично загибались к верхней площадке. Внушительная люстра в стиле ар-деко излучала желтый свет так, что казалось, будто свет исходит с небес. Хорошенькая служанка смерила Альбера взглядом и спросила, как о нем доложить. Альбер Майяр. Он огляделся, перестав сожалеть насчет своей одежды. Можно было устараться вусмерть, но без костюма, сшитого на заказ, дико дорогих ботинок, цилиндра известной марки, смокинга или фрака он все равно выглядел бы как деревенский пентюх, коим и являлся. Эта пропасть, тревога прошедших дней, нервозность долгого ожидания… Альбер залился смехом. Просто-напросто. Понятно, что смеялся он сам по себе, над собой, прикрыв рот рукой, это было так непроизвольно, так естественно, что хорошенькая горничная тоже рассмеялась, какие зубки, боже, этот смех, даже розовый острый язычок – все было чудом. Глаза – заметил ли он их сразу как вошел или только сейчас? Черные, блестящие. Оба они не знали, над чем смеются. Покраснев, горничная отвернулась, все еще смеясь, но ведь есть служебные обязанности, она открыла дверь: слева большая приемная, кабинетный рояль, высокие китайские вазы, книжный шкаф черешневого дерева, наполненный старинными книгами, кожаные кресла, она жестом обвела комнату, располагайтесь; выговорила всего лишь «извините», имея в виду – за то, что не сдержала смех, он поднял руки, нет-нет, что вы, смейтесь.
Он остался в этой комнате один, двери закрыты, сейчас хозяину доложат, что господин Майяр прибыл, его безумный смех стих, молчание – величественная обстановка, роскошь как-никак обязывали. Он потрогал листья какого-то растения в горшке, подумал о горничной, если посметь… Попытался прочесть названия книг, провел указательным пальцем по деревянной резьбе, отказался от мысли нажать на клавишу рояля. Он мог бы подождать, пока она закончит работу, поди знай, может, у нее уже есть ухажер? Опустился в кресло, уселся поглубже, поднялся, пересел на канапе, прекрасная мягкая кожа, посмотрел и рассеянно переложил английские газеты на журнальном столике, ну и как подобраться к этой хорошенькой горничной?! Шепнуть словцо на ухо при уходе? Или лучше сделать вид, что что-то забыл, позвонить снова, сунуть ей в руку записку с… А с чем? Со своим адресом? И к тому же что именно забыть? У него ведь с собой нет даже зонтика. Стоя, он перелистал несколько страниц «Харперс Базар», газеты «Искусство», журнал мод. Опустился на канапе, или лучше дождаться, когда она будет уходить со службы? Так лучше, попытаться снова ее рассмешить, как давеча. На краю низкого столика толстый альбом в прелестном светлом переплете, кожа чрезвычайно мягкая и шелковистая. Если пригласить ее поужинать, во сколько это встанет, и потом, куда пойти, тоже дилемма, он взял альбом, открыл его, кухмистерская Дюваля, для него-то в самый раз, но пригласить туда девушку, которая к тому же служит в таком доме, тут даже на кухне, должно быть, столовое серебро, желудок вдруг свело, ладони тотчас стали влажные и скользкие, он сглотнул слюну, чтобы не стошнило, во рту ощущался привкус желчи. Перед ним была свадебная фотография, Мадлен Перикур и капитан Анри д’Олнэ-Прадель, рядышком.
Он, точно он. Ошибиться Альбер не мог.
И все же нужно удостовериться. Он принялся жадно перелистывать альбом. Прадель почти на всех снимках, фото большого формата, размером со страницу журнала, много народу, цветы, цветы, Прадель сдержанно улыбается, будто выиграл в лотерею, но не желает привлекать к себе слишком много внимания, хотя и позволяет собой восторгаться; мадемуазель Перикур, держащая его под руку, сияющая, платье, каких в обычной жизни никто сроду не носит, их покупают ради одного дня, кругом смокинги, фраки, умопомрачительные туалеты, декольтированные спины, броши, колье, перчатки цвета свежего сливочного масла, новобрачные пожимают руки, точно он, Прадель, роскошное угощение, рядом с невестой явно ее отец, господин Перикур, даже с улыбкой он выглядит строго, кругом лаковые штиблеты, сорочки с пластроном, в глубине, в гардеробе ряды цилиндров, надетых на медные подставки, а перед гардеробом пирамиды бокалов с шампанским, лакеи в костюмах и белых перчатках, вальс, оркестр, гости построились в шеренгу, приветствуют новобрачных. Альбер лихорадочно переворачивал страницы.
Статья в «Голуа»:
Мы немало ожидали от этого истинно парижского события, и были правы, в этот день грация сочеталась браком с храбростью. Уточним для тех редких наших читателей, которые еще не в курсе дела, речь идет ни более ни менее как о бракосочетании мадемуазель Мадлен Перикур, дочери Марселя Перикура, весьма известного промышленника, и Анри д’Олнэ-Праделя, патриота и героя.
Собственно свадебная церемония в церкви Отей была задумана скромно и интимно, и лишь несколько десятков приглашенных, родственники и друзья, имели счастье слышать восхитительную речь монсеньора Куэнде. А сам праздник состоялся на опушке Булонского леса вокруг старинного охотничьего павильона д’Арменонвиль, в котором изящество архитектуры сочетается с современностью оборудования. На протяжении всего дня самые видные и блистательные представители знати заполняли террасу, сады и гостиные. По слухам, более шестисот приглашенных с восхищением наблюдали за очаровательной новобрачной, чей свадебный наряд (из кружевного тюля и атласа „дюшесс“) был создан Жанной Ланвен, близким другом семьи. Напомним, что счастливый жених, элегантный Анри д’Олнэ-Прадель, принадлежащий к одной из самых старинных семей, не кто иной, как тот самый „капитан Прадель“, покоритель (помимо стольких прочих заслуживающих восхищения подвигов) высоты 113, вырванной из рук бошей накануне Перемирия, четырежды награжденный за многие героические поступки.
Президент Республики г-н Раймон Пуанкаре, личный друг г-на Перикура, скромно почтил своим участием церемонию среди прочих именитых гостей, среди которых были г-да Миллеран и Доде, а также несколько крупных художников, достаточно назвать Жана Даньяна-Бувере или Жоржа Рошгросса. Эти и многие другие приглашенные с удовольствием присутствовали при этом исключительном событии, которое несомненно войдет в анналы».
Альбер закрыл альбом.
Ненависть, которую он питал к Праделю, превратилась в ненависть к себе самому, он презирал себя за то, что до сих пор боялся его. Даже имя Праделя вызывало у него трепет. И до каких пор он будет ударяться в панику? Вот уже почти год, как он не вспоминал Праделя и все же все время помнил о нем. Забыть невозможно. Достаточно было оглядеться вокруг, чтобы увидеть следы этого человека повсюду в жизни Альбера. И не только в жизни. Лицо Эдуара, каждое его движение с утра до вечера – все, абсолютно все проистекало из одного решающего момента: человек бежит, вокруг ад кромешный, взгляд прямой, суровый, человек, для которого смерть других ровно ничего не значит, их жизнь, впрочем, тоже, он изо всех сил толкает растерявшегося Альбера, потом чудесное спасение, последствия которого нам известны, и теперь это лицо, пробитое посередине. Будто для несчастья мало было нам самой войны.
Альбер незряче смотрит перед собой. Вот, стало быть, конец истории. Эта свадьба.
Он размышляет о своем существовании, хоть не слишком склонен философствовать. И об Эдуаре, чья сестра, не ведая ни о чем, вышла замуж за того, кто убил их обоих.
Перед его мысленным взором мелькают картины кладбища, ночью. Или накануне демобилизации, когда появилась молодая женщина с муфтой из горностаевого меха, а рядом с ней блестящий капитан Прадель, спаситель. Потом по дороге к могиле, Альбер сидит рядом с провонявшим путом шофером, который гоняет во рту окурок, а мадемуазель Перикур и Прадель едут в лимузине; ему следовало догадаться. «Но Альбер никогда ничего не замечает, вечно будто с полки свалился. Подумать только, вырастет ли этот мальчик когда-нибудь, даже война ничему его не научила, просто руки опускаются!»
Сердце при виде этой свадьбы выдало головокружительные перебои, но теперь он ощущал, как оно слабеет в груди, почти останавливается.
Этот привкус желчи в гортани… Он подавил новый приступ тошноты, встал и резко направился к выходу.
До него только что дошло. Капитан Прадель здесь.
С мадемуазель Перикур.
Это ловушка, заготовленная Праделем. Семейная трапеза.
Альберу придется ужинать, сидя напротив него, выносить едкий взгляд, как тогда в кабинете генерала Морье, когда решалось, расстрелять или не расстрелять Альбера. Нестерпимо тяжело. Неужто эта война никогда не закончится?
Нужно уходить, немедленно, сложить оружие. Иначе он погибнет, позволит себя прикончить еще раз. Бежать.
Альбер вскочил, бегом пересек комнату, он уже у двери, дверь открывается.
Перед ним Мадлен Перикур, она улыбается.
– Вот вы где! – говорит она.
Казалось, что она им восхищается, непонятно отчего, может, оттого, что он нашел дорогу, что нашел в себе мужество.
Мадлен, не удержавшись, смерила его взглядом с головы до ног. Альбер в свою очередь поглядел вниз. Теперь он ясно увидел эти новые блестящие ботинки и слишком короткие брюки, потертые, хуже некуда. Он так был горд, что купил эти ботинки, так желал их… новые ботинки вопили о его бедности.