До свидания там, наверху
Шрифт:
Хромавший на одну ногу Эдуар не мог заносить пачки каталогов наверх. Но вряд ли он стал бы это делать, даже если бы у него возникла подобная мысль… Это было следствием воспитания, его всегда кто-то обслуживал; а война в этом плане выглядела мелким исключением из правил. Эдуар с сожалением пожал плечами – «увы», в глазах была улыбка, как будто он не мог помочь из-за свежего маникюра… Он помахал руками, как бы говоря: лак еще не высох…
– Хорошо, – сказал Альбер, – этим займусь я.
Он не особенно разозлился, физическая работа или уборка позволяли поразмыслить. Он начал долгую серию спусков-подъемов, старательно складывая пачки каталогов в глубине комнаты.
Двумя неделями раньше он дал объявление о том, что требуются помощники. Предстояло надписать десять тысяч адресов – по единому образцу:
Мэрия
Город…
Название департамента
Все сведения брались из Словаря коммун, друзья исключили Париж и окрестности, слишком близко от мнимого местонахождения их компании. Лучше было обращаться в глубокую провинцию, в небольшие города. Платили по пятнадцать сантимов за адрес. При такой безработице нетрудно было набрать пять человек с красивым почерком. Пять женщин. Так решил Альбер. Женщины будут задавать меньше вопросов, подумал он. Может быть, он просто искал встречи. Женщины считали, что работают на владельца небольшой типографии. Все должно было быть готово за десять дней. На прошлой неделе Альбер отнес им чистые конверты, чернила, перья. Начиная со следующего дня по выходе из банка он начал их забирать; он достал по этому случаю свой видавший виды военный вещмешок.
Вечер провели, раскладывая каталоги по конвертам, Луиза помогала. Девочка, конечно, совсем не понимала, что происходит, но была исполнена энтузиазма. Это дело ей нравилось, потому что ее друг Эдуар повеселел, что было видно по маскам, все более ярким, более безумным, через месяц-другой наступит совершенно бесшабашный восторг, она это обожала.
Альбер отметил, что она все меньше напоминает свою мать, не внешне, физиономист из него был бы неважный, он никогда не замечал сходства между людьми, нет, но постоянная грусть на лице мадам Бельмонт, вечно сидевшей у окна, больше не проявлялась на лице Луизы. Она напоминала мотылька, выпорхнувшего из куколки, становясь все краше. Альбер тайком поглядывал на нее, отмечая трогательную грацию, волновавшую его до слез. Мадам Майяр говорила: Альбер, дай ему волю, так и проплачет все время; все равно как дочка.
Альбер собирался отправить все из почтового отделения Лувра, чтобы печать соответствовала адресу. За несколько дней ему предстояло совершить немало ходок.
И потянулось ожидание.
Альберу не терпелось, чтобы начали приходить задатки. Если бы он поддался своему первому порыву, он бы схватил первые сотни франков и сбежал. Эдуар был с ним в корне не согласен. Он решил: они уедут лишь тогда, когда соберут миллион.
– Миллион? – заорал Альбер. – Ты совсем сбрендил?!
Они начали спорить о том, какую максимальную сумму им удастся собрать, будто не сомневаясь в успехе своего начинания, хотя это как раз стояло под большим вопросом. Эдуар был уверен в успехе.
– Это неизбежно, – вывел он крупными буквами. Альберу, пригревшему никому не нужного инвалида, укравшему двенадцать тысяч франков у своего работодателя и затеявшему мошенничество, которое могло привести его к смертной казни или пожизненному заключению, не оставалось ничего другого, как делать вид, будто верит в успех. Он готовил отъезд, проводил вечера, изучая расписание поездов на Гавр, Бордо, Нант или Марсель – в зависимости от того, собирался он сесть на пароход, идущий в Тунис, Алжир, Сайгон или Касабланку.
Эдуар работал.
Изготовив каталог «Патриотической Памяти», он задался вопросом: как реагировал бы реальный Жюль д’Эпремон, вынужденный ждать результата своей коммерческой кампании?
Ответ пришел сам собой: участвовал бы в конкурсах.
Несколько важных городов, располагавших средствами, что позволяло им избежать ширпотреба, объявили конкурсы на создание оригинальных памятников. В газетах появилось несколько объявлений о конкурсах на памятники стоимостью восемьдесят, сто и даже сто пятьдесят тысяч франков; наиболее выгодным и наиболее привлекательным для Эдуара было предложение округа, где он родился, где бюджет для памятника был утвержден в двести тысяч франков. Он решил убить время, готовя проект, который Жюль д’Эпремон должен был предложить жюри конкурса, – масштабный триптих под названием «Признательность», состоявший из отдельных сцен: с одной стороны – Франция, ведущая войска на бой, с другой – Доблестные воины атакуют врага. Эти две композиции подводили к центральной, где разворачивалась аллегорическая картина Победа, венчающей своих детей, погибших за Отечество – задрапированная фигура женщины, правой рукой венчающая воина-победителя, устремив трагически-безутешный, как у скорбящей Девы Марии, взгляд на погибшего французского солдата.
Доделывая главный эскиз для первой страницы конкурсного досье и тщательно работая над перспективой, Эдуар гоготал.
– Индюк! – с усмешкой говорил Альбер, заставая его за работой. – Ей-богу, ты гогочешь, как индюк.
Эдуар хохотал пуще прежнего, с гурманским вожделением склоняясь к рисунку.
28
Генерал Морье выглядел лет на двести старше, чем на самом деле. Отними у вояки войну, откуда он черпал смысл жизни и юношескую прыть, и он превратится в никому не нужного сухаря. В физическом смысле от него остался только живот, коронованный большими усами, онемевшая дряблая масса, проводившая две трети дня в спячке. Самое неприятное то, что генерал храпел. Он падал в первое попавшееся кресло со вздохом, напоминавшим хрип умирающего, несколько минут спустя его грудь надувалась, как дирижабль, усы трепетали на вдохе, отвислые щеки тряслись на выдохе, и это длилось часами. В этой громадной инертной магме было что-то впечатляющее, палеолитическое, никто не осмеливался его разбудить. Некоторые сомневались, стоит ли вообще подходить.
После демобилизации его назначали в бесчисленные комиссии, подкомиссии, комитеты. Он всегда приходил первым, потея, задыхаясь, если приходилось подниматься по лестнице, рушился в кресло, отвечал на приветствия ворчанием или грубо кивая, после чего засыпал и начинал тарахтеть. Его легко встряхивали, когда нужно было голосовать, что вы об этом думаете, мой генерал, да-да, конечно, это очевидно, я согласен, взгляд застилают желтоватые, напоминающие мочу слезы, конечно-конечно, лицо багровое, дрожащий рот, круглый глаз вращается, получить подпись – целая проблема. От него пытались избавиться, но министр им дорожил, своим генералом Морье. Иногда эта громоздкая никчемная старая калоша проявляла некую проницательность. Например, в начале апреля, когда он пал жертвой сенной лихорадки, вызывавшей титанический чих, он умудрялся чихать даже во сне, напоминая дремлющий вулкан, – и услышал вдруг, что его внуку, Фердинанду Морье, грозили серьезные неприятности. Генерал Морье не питал уважения к нижестоящим. В его глазах внук, отказавшийся от славной военной карьеры, был существом второго сорта, вырожденцем, но он носил фамилию Морье, а вот это было важно, генерал пекся о своих потомках. Желанным пределом представлялась ему фотография в иллюстрированном энциклопедическом словаре Ларусса, что предполагало незапятнанную родовую репутацию.
– Что-что? – спросил он, вздрагивая и просыпаясь.
Чтобы он услышал, пришлось громко повторить. Обсуждался вопрос компании «Прадель и K°», акционером которого являлся Фердинанд. Ему попробовали пояснить: если вы помните, генерал, это предприятие, которому государство поручило объединить захоронения на военных кладбищах.
– То есть как, тела… погибших солдат?..
Его внимание уцепилось за эту информацию из-за Фердинанда; мозг с трудом пытался выстроить карту, в которую вписались бы объекты «Фердинанд», «погибшие солдаты», «трупы», «могилы», «аномалии», «афера»; это было чересчур.
В мирное время он соображал с трудом. Его помощник, младший лейтенант, горячий, похожий на чистокровного скакуна, вздохнул, глядя на него, как сиделка, рассерженно и нетерпеливо. Потом, сдержавшись, объяснил подробно. Ваш внук, Фердинанд, является акционером предприятия «Прадель и компания». И хотя он всего лишь получает дивиденды, но, если вокруг предприятия разразится скандал, ваше имя будет предано огласке, вашего внука будут допрашивать, репутация может пострадать. Генерал распахнул круглый глаз, как удивленная птица, вот же дерьмо, перспектива фото в Ларуссе поставлена под удар, об этом и речи быть не может! Кровь генерала забурлила, ему даже захотелось встать.