До встречи в феврале
Шрифт:
Вся эта ситуация походила на вчерашний приступ. Я весь зачесался от зуда, дыхание отяжелело, а во рту будто всё распухало. Только теперь аллергическую реакцию вызвал ни арахис, так мастерски запрятанный в пироге. А девушка, которая незаметно вторглась в мою жизнь и всё в ней портила. И чтобы не задохнуться от анафилактического шока, первым делом нужно убрать аллерген.
Эмма
Хьюго Уильям Максвелл оказался совсем не таким, каким я его рисовала в своих фантазиях.
Во-первых, через месяц ему только должно было исполнится всего тридцать четыре, и он не походил на дряхлого, осыпающегося старика
Во-вторых, мистер Максвелл, вернее, Уилл, как он сам просил называть его раз десять кряду, полностью опровергал стереотип о том, что все богатые – самовлюблённые козлы с манией величия и раздутым чувством собственной важности. Уилл был так добр, внимателен и совсем не кичился своим состоянием. С приятелями Гэбриэла я постоянно чувствовала себя подделкой на витрине с бриллиантовыми колье. Мухой, упавшей в чан с жирными сливками. Но Уилл ни разу за нашу встречу не ткнул меня носом в моё неблагородное происхождение, нищее существование или нераскрытый талант. Незатейливый и привычный, как дырявый носок, который тебе дороже новенькой пары.
Ну, а в-третьих… В-третьих было стыдно признаваться даже самой себе, хотя я от себя ничего не скрываю. Хьюго Уильям Максвелл, как бы это выразиться попроще, был красив, как греческий бог, которого выкинули с Олимпа прямиком в Берлингтон. Другого объяснения такой неземной красоты я просто не находила, да искать не особенно хотелось. Всё, чего желала душа, – разглядывать безупречные черты Уилла, пока тот не видел. Стоило ему отвернуться, как я проходилась глазами по его профилю, мягкому вихру волос и крепкому сложению фигуры. С того момента, как он сбросил обличие водителя и обратился миллионером, ничего не изменилось. И в то же время изменилось всё.
Я провела в поместье Максвеллов полдня. Позавтракав лучшим кофе в своей жизни, который не шёл ни в какое сравнение с моими запасами в кухонном шкафчике, мы осмотрели остальную часть дома, разве что хозяйскую спальню обошли стороной. К счастью, иначе моё воображение разошлось бы не на шутку и слишком уж красочно расписало бы всё то, что можно проделать на кровати размера XXL с бархатным изголовьем. А мне определённо казалось, что оно должно быть бархатным или как минимум кожаным. И тогда я бы навсегда покраснела и больше никогда не вернула свой бледноватый цвет лица, который не подрумянило даже солнце Калифорнии.
Гилберт накормил нас обедом на крытом балкончике второго этажа. Когда дворецкий – подумать только, личный дворецкий! – пафосно открыл клош, откуда тотчас же ринулись полчища ароматов. Когда пар рассеялся, я смогла разглядеть сочные стейки с поджаристой корочкой и картофель под шубой из сыра и белого соуса. В такой обстановке самые простые блюда превращались в кулинарные изыски пятизвёздочных ресторанов Парижа, в которые Гэбриэл меня так и не отвёз.
Я не знала, куда смотреть. На горячее, мужчину напротив или вид из окна. На заднем дворике Гэбриэла, который тот напыщенно называл патио, волновался бассейн – корытце три на четыре с одиноким лежаком, заросшая вьюном ограда и нелицеприятная панорама на соседний дом. И если сам дом завораживал своей необычной треугольной формой, современной отделкой и кактусами в огромных кашпо, то вид из окна совсем не завораживал. Ведь чаще всего на балкончике или на газоне напротив в одних трусах загорал красный как рак и дряблый как индюшачий подбородок старик. Антонио Гаспаччо, бывший сценарист из Голливуда, который трижды
Никакие виды на соседские коттеджи и уж тем более стариков в трусах в поместье Максвеллов не грозили. Хотя вряд ли бы даже мистер Гаспаччо соизволил раздеться в такой мороз.
Обширная территория поместья уходила сплошь до берега озера Шамплейн. Всё белоснежнее зефира «Дюрки Мауэр», что я ложкой поедала прямо из банки, пока бабуля Эльма не видела. Она всегда покупала с запасом, но разрешала мне довольствоваться кремовым лакомством лишь по ложечке. Но я не умела растягивать удовольствие так долго, как она – а бабуля могла отламывать дольки от шоколадки и рассасывать по нескольку недель! Так что к тому времени, как бабушка сама хотела побаловать своего внутреннего ребёнка нежным зефиром, из четырёх банок в кладовой оставалась лишь одна, и она бранила мою нетерпеливость и тягу к сладкому.
Хотя с годами я стала подозревать, что она покупала три лишних банки специально для меня. В каждом ребёнке живёт дух бунтарства, и я бунтовала лишь с конфетами на рождественской ёлке и кражей зефира из кладовки, так что, если бабуля Эльма и переживала на мой счёт, то только за то, не слипнется ли у меня кое-что.
Заснеженные аллеи поместья продолжались побеленным пирсом, а потом и тонким, местами потрескавшимся льдом, что затянул берег озера. Волны замёрзли и уже не плескались, беспокоя обитателей дома. И этой белизне не найти было конца – до Уилсборо Пойнт на том берегу не добраться взглядом.
– Летом здесь ещё красивее. – Заверил Уилл, наблюдая за моей реакцией.
– Жаль, что я добралась сюда лишь зимой.
– Не любите зиму?
Я не смогла ответить. К зиме я питала не самые тёплые чувства. Слишком многое случилось в эту пору. Одна из причин, почему я перебралась почти на самый юг страны, подальше от холода, скользких дорог и смерти.
Закончилась наша встреча всё в той же библиотеке. Уилл долго рассказывал мне о своих планах, а я снова восхищалась видами, но уже его горящих глаз. Человек прекрасен, когда его сердце пылает страстью к чему-нибудь. И в своей страсти этот мужчина был самым прекрасным.
Хьюго Максвелл старший умер меньше года назад от рака, который сожрал его лимфатическую систему быстрее, чем я – банку «Дюрки Мауэр». За несколько месяцев после того, как врачи обнаружили болезнь, отец Уилла завял, растворился в собственной тени. Его сердце перестало биться в марте. Открытие галереи запланировано как раз на март – дань почтения и знак любви от единственного сына.
– Отец обожал искусство. – Рассказывал Уилл, пока мы прогуливались по библиотеке. – В любых его проявлениях. Несмотря на то, что он всегда был в делах, для хорошей книги, пьесы или концерта он всегда находил время. Покупал картины и завешивал все свободные стены в доме.
Уилл печально улыбнулся, предаваясь воспоминаниям. Его сердце всё ещё кровоточило, а я, как никто другой, знала, что пока не придумали такого пластыря, чтобы залепить его раны и остановить кровь. Я понимала всё, что чувствует этот мужчина, и сочувствовала ему всей душой.
– Это ведь не единственная комната с картинами. – Усмехнулся Уилл. – Как-нибудь в другой раз я покажу вам его святая святых. Домашнюю галерею. Там полно не только картин, но ещё скульптур и других композиций.
Значит, мы встретимся снова. Мысль об этом приятно пощекотала низ живота.