Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему
Шрифт:
Герцог нахмурил брови.
— Я не хочу никого смущать, — недовольно произнес он, — поэтому я ухожу!
Арман-Луи молча поклонился и Франсуа-Альберт вышел.
— Ах! Вы не любите бедного герцога! — воскликнул король.
— А вы, сир, вы слишком его любите! — отвечал Арман-Луи.
Король повысил голос:
— Если бы эти слова я слышал не из дружеских уст, я бы ответил вам, что я волен в своих привязанностях!
— Есть один человек, которого нельзя обвинить в предательстве; женщина, которая молиться за Густава-Адольфа с того дня, как его судно покинуло берега Швеции, она не любит больше Левенбурга; могу ли я назвать ее? Это Маргарита!
Король вздрогнул.
— О! Маргарита вам все рассказала! — воскликнул он. — Я знал об этом. Он ей внушал ужас. Никто вокруг его не любит, этого бедного герцога, но это мой друг детства; однажды я его жестоко обидел…
— Думаете, сир, что я забыл об этом?
— Достаточно, что я помню об этом и не могу себе этого простить! О! Мой долг состоит в том, чтобы как можно скорее стереть следы этого проступка!
Густав-Адольф прошелся по комнате, которую только что покинул Франсуа-Альберт.
— Что привело вас сюда, что-нибудь случилось? — продолжил он тут же.
Арман-Луи понял, что нужно перевести тему разговора. — Мадемуазель де Сувини в Магдебурге, — продолжил он, — дипломат в это время поддерживает идею войны; имперские отряды под командованием Торкато Конти не сидят в деревне, а движутся во всех направлениях; мое присутствие здесь бессмысленно, я направляюсь в Магдебург!
— В Магдебург! — воскликнул Густав-Адольф, — а могу я отправиться туда вместе с вами?
— А не имеете ли вы что-либо передать Тьерри Фалькенбергу, Ваше Величество?
— Передайте ему, пусть держится в любых обстоятельствах и сражаться до последней пули, пусть защищает каждый клочок земли, пусть умрет, если потребуется; слово Густава-Адольфа, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.
— Это все?
— Все! Да, скажите ему, что если выборщик Бранденбурга не задержит меня здесь, вы придете на помощь вместе со мной! Решительным жестом король смял планы и карты, разложенные на столе.
— Если бы Жорж-Гийом не был бы отцом Элеоноры, — продолжал Густав-Адольф глухим голосом, — не прошло бы и шести недель, как от Шпандау не осталось бы камня на камне, и мои всадники уже бы организовали пикеты на улицах Бранденбурга. Арман-Луи уже направлялся к двери со словами: «Извините меня, сир, у меня совсем нет времени, я ухожу.
— Итак, счастливого пути, — отвечал король, пожимая ему руку. — Вы — самый счастливый из всех нас.
— Я попросил бы вас об одном одолжении, — добавил Арман-Луи. — Ваше Величество, вы один в курсе того, куда я отправляюсь. Постарайтесь никому об этом не говорить!
— Особенно герцогу Левенбургу, не так ли? — отвечал король с улыбкой.
— Ему особенно.
— Ваши дела — это ваши дела, я, в свою очередь буду молчать, — ответил Густав-Адольф с оттенком досады.
Выйдя из покоев короля, Арман-Луи не нашел уже в галерее Франсуа-Альберта, но зато там он встретил Арнольда де Браэ.
— О! — воскликнул он, направляясь к нему, — как приятно увидеть лицо друга там, где ожидаешь увидеть врага… Это двойная удача!
И увлекая Арнольда к окну, тихо спросил у него:
— Любите ли вы короля так же, как любите Швецию?
— Это мой хозяин с рождения, и мой хозяин по выбору: моя жизнь и моя кровь принадлежат ему.
— Итак, вы должны оберегать Густава-Адольфа!
— Что случилось, скажите!
— Есть человек, который любит короля и одновременно ненавидит его лютой ненавистью!
— Вы имеете в виду герцога Сакс-Левенбургского?
— Тише, прошу вас! Когда этот человек будет в покоях короля, спрячьтесь за дверью и держите свою шпагу на изготовке. Если король отправится с ним на охоту, будьте рядом с ним. Если же какая-нибудь экспедиция забросит Густава-Адольфа далеко от лагеря, не теряйте его из вида. Пусть он знает, что преданное сердце рядом, что верные глаза следят за его безопасностью. Герцог по природе трус, поэтому он может и ничего не сделать. Слово дворянина, что если я говорю с вами об этом, то только потому, что имею на это право.
— Не волнуйтесь, — отвечал отважный воин, — я стану его тенью и буду дышать вместе с ним.
Обменявшись рукопожатием с Арнольдом, Арман-Луи покинул королевский дворец.
С наступлением ночи трое всадников были далеко от лагеря. Они ехали по дороге, ведущей из Шпандау в Магдебург.
— О! — говорил в это время герцог Левенбург, который желал никогда не видеть г-на де ла Герш, — если бы капитан Якобус был бы здесь, я отправил бы его по следам этого проклятого француза!
2. Магдебург
Между тем, надо сказать, что троих всадников, проехавших огромное расстояние между шведским лагерем и городом, осажденным графом Тилли без особых приключений, ожидали большие опасности при подъезде к имперскому лагерю. Вокруг города были расставлены многочисленные патрули, которые осуществляли круглосуточное наблюдение. Кроме этого, они никого не впускали и никого не выпускали из города. Любой, желавший пройти сквозь заслоны и задержанный ими, получал пулю в лоб прежде, чем пытался что-либо сделать. Кордон часовых, количество которых все увеличивалось, делал невозможным сообщение города с близлежащими деревнями. Следовательно, проникнуть в город было очень сложно, и Арман-Луи, также как и Рено не строили насчет этого никаких иллюзий.
Скоро далекий гул канонады дал понять, что их отделяет от города только лес и поле. Этот шум придал им задора и они пришпорили своих лошадей.
Выезжая из густого леса, всадники заметили впереди многочисленные колонны артиллерии, продвигавшиеся по направлению к городу, окутанному клубами дыма и языками пламени. Везде им встречались посты имперцев; трупы, лежавшие повсюду на равнине, говорили о том, что ядра и пули сделали здесь свое дело.
Окраины города были охвачены пламенем. На вершине башен крепости развивались вражеские флаги.