Добро пожаловать в прайд, Тео!
Шрифт:
– Итак? – Фёдор сделал глоток кофе, но к чизкейку пока не притронулся. – На какие темы ты бы хотела поговорить?
– Это очевидно! – передёрнула Лола плечами.- Ты вчера видел почти всю мою семейку во всей красе. По крайней мере, все мои самые страшные секреты ты теперь знаешь. Я жажду реванша! – Федор вздёрнул бровь, и Лола поспешила смягчить просьбу. – Расскажи о себе. То, о чем не написано в интернете.
– Сложная задача, - он постучал указательным пальцем по верхней губе. – По-моему, интернет знает обо мне все.
– Начни с детства, - подсказала Лола.
– Что ж, логично, - теперь он пожал плечами. Отпил
– Лола быстро кивнула, понимая, что как-то внезапно, за несколько слов, разговор резко сменил характер и тональность, и из легкого и необременительного стал серьезным. А еще она даже не поняла, а, скорее, почувствовала, очень отчётливо, как чувствовала только что холод мороженого во рту, что тема матери – это такая тема для него, что при любой неосторожности в выражениях с ее стороны его рев по поводу гульфика покажется Лоле шепотом. А Фёдор продолжил: – У нее был плотный гастрольный график, отец ее сопровождал. Поэтому мной занимались бабушка и дедушка.
Он замолчал. Смотрел. Наблюдал за реакцией. Лола напомнила себе про осторожность, но жгучее любопытство было сильнее.
– Наверное… наверное, тебе ее не хватало… в детстве?
– Да, - просто ответил он. – Но у людей, обладающих таким даром, нет выбора. Точнее, он есть, и его непременно нужно сделать. Они не могут быть и там, и там. Они выбирают или следовать своему таланту, или… или все остальное.
– Твоя мать выбрала искусство?
– Если бы у меня был ее талант, я бы поступил точно так же.
Такая скромность… «если бы у меня был…»… от самоуверенного как десять нобелевских лауреатов Дягилева Лолу изумила донельзя. Но, по крайней мере, у нее пока получилось говорить на сложную тему, и говорить довольно успешно. Надо воспользоваться, пока он так откровенен.
– А ты рано осознал свое признание?
– В шесть лет, - Федор, наконец, решил отдать должное чизкейку. Словно выполнив какую-то важную задачу.
– Ты в шесть лет знал, что будешь оперным певцом? – Лола не смогла скрыть удивления. Правда, она сама лет, наверное, с четырех, как только научилась сносно пользоваться ножницами, резала все, до чего могла добраться – шторы, скатерти, мамины шелковые платки – чтобы творить куклам наряды. Но Лола полагала, что это – редкость. А, оказывается, Фёдор тоже из таких. Из ранних.
– В шесть лет я твердо был уверен, что стану органистом.
– Кем?!
– Органистом, - невозмутимо ответил Фёдор. Но уголки его глаз смеялись. – В шесть лет бабушка взяла меня в Домский собор.
Лола наморщила лоб, допрашивая свою память. Втуне. О Домском соборе она не знала ровным счетом ничего. Видимо, это отразилось на ее лице, потому что Фёдор смилостивился и принялся ликвидировать пробелы в ее образовании.
– В Домском соборе Риги расположен самый лучший в мире орган. Ну, это мое частное субъективное мнение, конечно. Но в тот момент, когда его построили, это был крупнейший орган в мире, между прочим. Ну да ладно, не в этом суть. В общем, меня привели в собор, и я в первый раз в жизни услышал орган. И увидел сам собор изнутри, естественно.
– Что?
– переспросила Лола, совершенно очарованная его рассказом. В этот момент она давала себе слово обязательно побывать в Домском соборе Риги и послушать там орган.
– Что у всего этого чуда был хозяин. Волшебник. Тот, кто заставлял звучать весь собор и плясать разноцветные блики света на полу, на стенах, в воздухе. Я имею в виду органиста. Я твердо решил, что хочу стать таким волшебником. И на протяжении четырёх лет я упорно заставлял бабушку ходить со мной в Домский собор – одного меня туда не отпускали.
– А потом?
– А потом я внезапно захотел стать фаготистом.
– Кем?!
– Играть на фаготе. Это такой духовой музыкальный инструмент. Сильнее всего меня в нем завораживало, что он собирался как автомат Калашникова. Я больше любил его разбирать и собирать, чем играть на нем.
– Что помешало карьере… м-м-м… фаготиста? – Лола поймала себя на том, что улыбается.
– Кривые зубы.
– Как?! – ахнула Лола. – Не может быть. Ведь ты…
– Брекеты творят чудеса, - Фёдор широко улыбнулся, демонстрируя великолепные ровные зубы. Зубы, настоящие, естественного цвета, а не виниры. – Но с духовыми пришлось расстаться. Впрочем, у меня предвзятое отношение к трубачам…
– А почему? Нет, погоди, дальше что? Ударные? Скрипка? Что потом?
– Потом был краткий, но бурный роман с гитарой.
– Дальше, дальше!
– поторопила его Лола.
– А дальше умер наш пекинес Тини, и я решил стать ветеринаром.
– Это последний виток твоей карьеры? – мягко спросила она. – Когда же ты пришел к вокалу?
– Вокалом я занимался всегда, сколько себя помню, - пожал плечами Фёдор, разламывая чизкейк на ровные кусочки. – У меня не было выбора, педагога по вокалу мама нашла мне самолично.
– И когда же?..
– В пятнадцать лет у меня, как и положено, начал ломаться голос.
– И?..
– И сломался, - он развел руки в сторону, словно признавая очевидность вывода. – Voice bianco – так в Италии называют голос мальчиков до полового созревания - у меня был не слишком впечатляющий. Но не зря, видимо, меня назвали в честь Шаляпина. Наворожили. Процесс мутации был довольно длительный и для меня непростой. Но в итоге у меня прорезался и сразу ушел вниз весьма недурной голос.
– Наверное, твоя мама была счастлива?
– Она этого уже не услышала.
Лола отвесила себе мысленный подзатыльник за бестактность. Ведь могла бы сопоставить дату смерти Анны Петерсон и возраст ее сына! И теперь она судорожно думала, что сказать. И ничего не придумала, кроме как ляпнуть.
– Ты ее очень любил?
– А как иначе?
– с показным равнодушием ответил он, но Лола отметила быстрый и, возможно, не осознаваемый им самим жест - как его пальцы коснулись шеи. Там, где едва виднелось над краем черного тонкого джемпера золото цепочки. «Это цепочка с крестом – от матери» - вдруг ясно поняла Лола, ей даже спрашивать не надо было, жест был слишком красноречив. – Как можно не любить своих родителей?