Добролюбов: разночинец между духом и плотью

Вдовин Алексей Владимирович

Пока же следует обратить внимание на другой политический пласт жизни Добролюбова середины 1850-х годов, который может много сказать о том, как наш герой постепенно двигался с периферии в центр литературной и политической жизни страны.

Весной 1855 года Добролюбов начал работать над произведением смешанного жанра — «Закулисные тайны русской литературы и жизни». Можно предполагать, что этот текст — то ли статья, то ли собрание слухов и анекдотов — предназначался, с одной стороны, для институтского пользования (чтения в кружке ради развлечения и обсуждения), с другой — для издаваемой Добролюбовым институтской рукописной газеты «Слухи». В нем соседствуют упоминания о значимых подцензурных литературных новинках 1855 года (например, о «Севастопольских рассказах» Толстого), эпиграммы на Николая I и Булгарина, известие о выходе диссертации Чернышевского и более мелкие новости.

В дневниках 1856 и 1857 годов Добролюбов продолжил собирание курьезов и слухов, которые чем дальше, тем будут становиться всё

более откровенными и даже скандальными. Так, дневник 1856 года наполнен сплетнями, услышанными от разных лиц и вычитанными в газетах и книгах (с 1854 года студенты педагогического института в складчину выписывали основные журналы и газеты^{128}), о взяточничестве крупных чиновников, о наследнике, о нелепых случаях с императором на прогулке. В одной из историй о Николае I, наказавшем встреченного на улице старичка за его странное одеяние, комментаторы видят параллель к знаменитому «Сну Попова» Алексея Константиновича Толстого^{129}. Фиксация слухов и курьезов отсылает к давней традиции записывать остроты и анекдоты о великих людях, наиболее полно воплощенной в «Записных книжках» Петра Андреевича Вяземского. Но запись Добролюбовым слухов, сплетен и анекдотов имеет совсем другую прагматику: это своего рода компенсация гласности, удачная попытка молодого студента запустить механизм публичного обсуждения. Добролюбов не просто коллекционирует казусы — он проводит расследование (вспомним его изучение сплетен вокруг архиепископа Иеремии в 1851 году).

Из «Закулисных тайн» черпался материал для институтской рукописной газеты «Слухи», выходившей с сентября по декабрь 1855 года. Добролюбов почти единолично наполнял материалами все номера газеты. Их темами становились события на крымском фронте, анекдоты о главнокомандующем в Крыму князе А. С. Меншикове, скандальные студенческие дела в разных концах страны, слухи о последних днях жизни Николая I и о его любовных похождениях («Разврат Николая Павловича и его приближенных любимцев»), наконец, истории из жизни известных писателей и поэтов — Полежаева и особенно Пушкина. Исследователи до сих пор не могут установить, каким образом Добролюбову мог стать известен ответ Пушкина великому князю Михаилу Павловичу, записанный поэтом в дневнике и опубликованный лишь в 1880 году, а 1850-е годы известный только П. В. Анненкову и близким друзьям Пушкина^{130}.

_{Нелегальная рукописная газета «Слухи», выпускавшаяся Добролюбовым во время учебы в Главном педагогическом институте}

«Слухи» были первой платформой, на которой Добролюбов испытал, что значит быть редактором периодического издания. При этом газета издавалась не ради собственного удовлетворения, а для распространения в сложившемся кружке демократически настроенных единомышленников.

Кружок Добролюбова сложился в педагогическом институте в 1854 году, когда он учился на втором курсе. К 1856-му в его состав входили уже 20–25 человек. Владимир Александрович, Иван Бордюгов, Александр Златовратский, Николай Михайловский, Иван Паржницкий, Александр Радонежский, Борис Сциборский, Николай Турчанинов, Михаил Шемановский, Дмитрий Щеглов — вот самые важные имена, которые будут встречаться на страницах этой биографии^{131}, поскольку и после окончания института Добролюбов кое с кем из приятелей поддерживал переписку, а с некоторыми и встречался. Многие из них оставили воспоминания о кружке, в которых рассказали о том, как их притягивала фигура Добролюбова, об общих интересах, оппозиции начальству, юношеском максимализме и радикализме. Борис Сциборский в 1862 году вспоминал:

«Правда, нас было немного — человек десять, преданных делу будущности, сознавших, что сухие лекции большей части наших почтенных профессоров и деспотические требования начальства в исполнении самых мелочных формальностей должны стать у нас далеко на втором плане и что нам нужен самостоятельный труд и прежде всего работа над самими собой — поверка прежних наших впечатлений. В числе наших товарищей, действовавших в таком духе, Николай Александрович был самым решительным, самым энергическим и чрезвычайно влиятельным деятелем»^{132}.

Воспоминания Сциборского подтверждаются мемуарами других членов кружка: центральная роль Добролюбова, протестные настроения, чтение запрещенной литературы (как русской, изданной Герценом в Лондоне, так и европейской), конфликты с начальством, политическая сатира (газета «Слухи»). Однако жизнь Добролюбова в годы учебы к этому не сводилась. Самое интересное в ней происходило вне институтских стен.

Чернышевский и «Современник»

«Добролюбова я любил, как сына» ^{133} — в этом

признании Чернышевского в письме своему кузену, литературоведу Александру Николаевичу Пыпину из Вилюйской ссылки нет преувеличения. Чернышевский, как хорошо известно из лучших исследований о нем и мемуаров наиболее проницательных современников, был человек бесстрастный и целиком погруженный в книжную культуру, в которую он верил, как в Бога. Именно через дидактическое и утилитарное чтение, по Чернышевскому, должно произойти освобождение человека от предрассудков и превращение его в «нового человека». Отсюда следует, что интеллектуальные привязанности были для Чернышевского важнее любых иных и занимали в его ценностной иерархии гораздо более высокое положение, нежели родственные связи или любовные отношения. На втором году знакомства взаимная приязнь Чернышевского и Добролюбова уже была настолько сильна, что вылилась в следующее признание старшего в письме младшему [9] :

9

В свое время к юному Чернышевскому было обращено такое же пророчество его наставника Василия Лободовского. «…Говорил мне, чтобы я был вторым Спасителем, о чем он не раз и раньше намекал»; «Мы, наконец, стали говорить о переворотах, которых должно ждать у нас; он (Лободовский. — А. В.) воображает, что он будет главным действующим лицом» (Чернышевский И. Г. Полное собрание сочинений: В 16 т. Т. 1.М., 1939. С. 281, 363).

«Мне остается только удивляться сходству основных черт в наших характерах… В Вас я вижу как будто своего брата… Я могу только сказать, что каковы бы ни были Вы, Вы всё-таки гораздо лучше меня. <…> Мы с Вами… берем на себя роли, которые выше натуральной силы человека, становимся ангелами, христами»^{134}.

История этой дружбы будет рассказана во всех подробностях, когда пойдет речь о роли, которую Чернышевский сыграл в личной жизни Добролюбова. Пока же следует описать, при каких обстоятельствах состоялось их знакомство и как два бывших семинариста признали друг в друге родственные души.

_{Юный Добролюбов безуспешно пытался опубликовать стихи в журнале «Москвитянин}

О существовании литератора Чернышевского Добролюбов знал еще в начале 1855 года, когда под заголовком «Закулисные тайны русской литературы и жизни» записывал в дневнике всевозможные литературные сплетни и новости, среди которых было известие о выходе магистерской диссертации Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» (студент купил ее в 1856 году за 75 копеек^{135}). Однокурсник Добролюбова Николай Турчанинов и вовсе был учеником Чернышевского в саратовской семинарии, поддерживал с ним связь в Петербурге и, очевидно, поставлял Добролюбову все более или менее значимые новости о делах своего учителя.

Весной 1855 года Добролюбов предпринял попытку опубликоваться в «Современнике» — отнес в редакцию рукопись какого-то рассказа (предположительно «Провинциальной холеры»). В тот день начинающего литератора принял соредактор журнала Иван Панаев, который, по воспоминаниям его супруги Авдотьи Яковлевны, рукопись отверг из-за ее низких литературных достоинств^{136}. Однако когда Добролюбов стал постоянным сотрудником журнала, то по настоянию Некрасова всё же напечатал в нем свои рассказы «Донос» и «Делец». Оба были написаны еще в педагогическом институте в духе модной во второй половине 1850-х годов «обличительной литературы» — течения беллетристики, сосредоточенного на критическом описании злоупотреблений столичных и провинциальных властей. Родоначальником направления современники считали Николая Щедрина (под таким псевдонимом в 1857 году Михаил Салтыков опубликовал свои «Губернские очерки», получившие громкий резонанс). В том же русле писали Илья Селиванов («Записки чудака»), Алексей Потехин и другие забытые ныне беллетристы, стиль которых копируют рассказы Добролюбова.

В обоих рассказах Добролюбова действуют коррумпированные чиновники — Петр Ошарский и Александр Щекоткин, которые обогащаются на волне борьбы со злоупотреблениями, умудряясь извлекать прибыль и одновременно выполнять поручения начальства. Ошарский, сочинив подлый донос, подсиживает секретаря гражданской палаты и занимает его место. История Щекоткина из «Дельца» еще острее: будучи чиновником особых поручений при губернаторе, он расследует ограбление почтовой кареты (реальное происшествие в Нижнем Новгороде), перевозившей 100 тысяч рублей. В ходе блестяще проведенной операции ему удается обнаружить около 90 тысяч, однако весь город судачит, что чиновник положил себе в карман около пяти тысяч. Два рассказа Добролюбова так и остались бледным упражнением в популярном жанре. Уже в 1859 году он сам начал критиковать «обличителей».