Добронега
Шрифт:
***
Детей нельзя обижать просто так, поэтому на червленой ладье они все-таки покатались. Владимиру было не по себе. Каков бы не был Добрыня – он был значительной частью его, Владимира, жизни. Всей сознательной жизни. Часть эта не всегда была светлой и приятной, иногда от этой части хотелось даже избавиться, иногда мечталось – как бы это было хорошо, мир без Добрыни, жизнь без Добрыни – но никуда не денешься! И вот Добрыни больше нет. И в жизни образовалась пустота, и чем она заполнится – еще
Швела поклонился Владимиру в гашник. Александр, с мокрыми после бани волосами, в длинной робе, сидел в своем зале со статуями, пил бодрящий свир, и что-то читал, какой-то очень умный фолиант. Он был уже осведомлен.
– Сядь, князь, – сказал он. – Сядь, не мельтеши, с мысли сбиваешь. Выпей вот бодрящего свира. Илларион, иди в сад, поиграй там.
Владимир сел на римский скаммель и отрешенно посмотрел на обезглавленную статую. Кто ж это все-таки так постарался, подумал он. Я помню эту статую с головой. Вот ведь варвары. На жену его думать глупо – она брюхата. У Швелы-управляющего отношение к вещам трепетное. Небось Илларион, сам, лично. Но как? Если бы он ее просто столкнул с пьедестала, она бы вся рассыпалась. А тут только голова. Все-таки я как-нибудь спрошу у Алешки. Добрыня… Добрыня…
– Плохи дела, Владимир, – сказал Александр. – Выход есть, но тебе он не понравится.
– Добрыня…
– Подожди. Добрыня – это частности.
Владимир вытаращил на него глаза.
– Частности?
– Да, – жестко сказал Александр. – Когда у нас с тобой найдется время погоревать о Добрыне, погорюем, не бойся. Я его, между прочим, тоже знал с очень давних пор. Но сейчас времени нет. Положение твое, князь, безвыходное.
– Да… – неопределенно сказал Владимир.
– Не да, а действительно безвыходное. Дело в том, что, похоже, ты потерял власть.
Владимир затравленно посмотрел на него. Ему и самому приходила в голову такая мысль, но он не хотел ее, гнал от себя, пытался над ней смеяться. Он, Владимир, потерял власть? Глупо.
– Правитель остается правителем до тех пор, пока его воспринимает всерьез бесспорное большинство, – сказал Александр, морщась. – Н-да, оригинальная мысль… Ну да ладно… Ты больше не правитель. Просто потому, что в этом городе, как видишь, уже начали драться за престол. То есть, тебя как бы нет. Святополк прячется и ждет вестей. Мария ждет вестей. Болеслав у себя в Гнезно, если, конечно, он именно туда уехал, ждет вестей. Неустрашимые колеблются – кого поддержать. Ярослав… – Александр покривился. – Даже говорить не хочется. Я его давеча хвалил, и именно поэтому теперь опасаюсь. И Новгород…
– О чем говорить? Ярослав в Новгороде…
– Ярослав не в Новгороде, но дело не в этом. Есть еще и правитель Новгорода. Не Ярослав, Ярославу Новгород не особо-то и нужен, но настоящий властелин Новгорода.
– Это кто?
– Житник.
– Первый раз слышу.
– Это потому, что ты больше не правитель.
– Что ты мелешь!
– Кто-то из них убил Добрыню. Все равно кто. Тебе нужно кое-что понять. Уж постарайся. Тебя убьют скоро –
– Ты что, пугаешь меня, что ли?
– Между делом. Понимаешь? Когда у них найдется на это время. Тебя. И Бориса.
– При чем тут Борис? – спросил Владимир, холодея.
– Путается под ногами. Мешает.
А ведь похоже, подумал Владимир, еще больше холодея. Когда именно я потерял власть? Недавно. Когда я отдал приказ собирать войска, власть у меня еще была, это точно. Сегодня власти нет. Что будет с Борисом! Он где-то там… охотится на печенегов… там его и найдут! Надо ехать, спасать… Но как? С кем?
– Как мало верных людей! – пожаловался он.
– Да, – подтвердил Александр. – Позор какой-то. Все продажные. Тебе нужно собираться в Берестово. Один больше никуда не ходи. Я все время буду с тобой. – Он вдруг выругался. – Diabolo! Мало. Меня одного – мало. Еще бы кого-нибудь, или двух. Ладно. Я могу тебя спасти. Не власть твою, но тебя. И Бориса. Понимаешь?
– Я поговорю с воеводами.
– Добрыня тоже говорил с ними – и видишь, чем кончилось. Теряя власть, правитель теряет также и неприкосновенность. Никакие воеводы не защитят тебя от стрелы, пущенной с пятидесяти шагов, от ножа или сверда ночью, от яда, подсыпанного в блюдо в обеденное время.
– Что ты предлагаешь?
– Я предлагаю… Можно было бы сбежать. Не впервой. Но тебе бежать нельзя. Тебя никто не примет к себе. Посему тебе нужно исчезнуть.
Владимир улыбнулся.
– Сделать так, чтобы тебя не искали. Тоже самое нужно произвести с Борисом.
– Не понимаю.
– Имя у тебя будет новое. Средства я тебе предоставлю какие угодно. И Бориса с собой возьмешь.
– Алешка, это несерьезно. Я не могу бросить страну. Она погрязнет в междоусобицах, утонет в крови, задохнется.
– Страна бросила тебя. Недели три назад. Пойми ты это.
– Дай-ка мне чего-нибудь выпить. Покрепче. – Немного подумав, он добавил: – Надо бы завещание написать.
– Напиши. Скажи-ка мне, князь… Тот парень, который тебе Предславу … Хелье … э … ты его к себе на службу определил?
– Да. Но он, неблагодарный, исчез куда-то, вместе с другом своим. Я им дал комнаты в тереме. Дом, где они жили раньше, сгорел. Пес их знает, где они. Ты прав, люди хорошие.
– Где Хелье, я знаю.
– Знаешь?
– Его видели в Римском Кроге. Он часто туда наведывается.
– Пьяница. Такой молодой, а уже по крогам ходит. Человек верный, но сладить с ним сложно, как оказалось.
– Мы за ним пошлем, когда придет время. Пиши, князь, вот тебе чистая хартия.
***
Неделю в Киеве царило странное напряженное затишье, какое бывает перед большим событием, а на восьмой день в Десятинной ударили в колокол. Страшная весть облетела город еще до того, как биричи объявили о ней на площадях. Это не укладывалось в головах населения, большинство которого родилось уже во время правления Владимира, этому трудно было поверить – даже печенеги примолкли, а кроги стояли пустые.