Добровольцы
Шрифт:
Инструментом он владеет почти профессионально. В Москве у него остались мать, отец, давно живущие порознь каждый со своей семьей, и девчонка, чье существование, похоже, сыграло не последнюю роль в его югославском выборе. Забавно наблюдать, как Костя долго и обстоятельно, выпятив нижнюю губу, выбирает и меряет обмундирование, подгоняет ремни, то и дело посматривая на себя в осколок, служащий нам зеркалом. Сущий ребенок! А как сопит, возясь с полученным в личное пользование автоматом! Нет, что бы там ни говорили противники обязательной воинской повинности и прочие деятели пацифистского толка, истинный смысл, заложенный в понятия «мужчина» и «оружие», тесно связан. Граничащее с культом отношение к оружию — лучшее свидетельство мужского начала,
Кстати, про оружие… С ним, с тем же самым автоматом Калашникова, приходилось иметь дело прежде, в армии, когда служил «срочную» в мотострелковой дивизии. Но одно дело, когда «ствол» получаешь под расписку из оружейной комнаты на какое-то время, когда отсчитываешься, опять же письменно, за каждый патрон, израсходованный на стрельбище, и — совсем другой расклад, когда автомат находится с тобой круглосуточно, когда круглосуточно с тобой и «рожок», битком наполненный патронами, несущими смерть, присоединенный к стволу (плюс несколько магазинов в подсумке и в карманах).
В подобной ситуации отношение между человеком и оружием уже совсем другое — не казенно-договорное, не условно-временное, а доверительное, живое. Выходит, человек с оружием, временно взятым в руки, и человек, находящийся с оружием в руках постоянно, — это два очень разных понятия. Не будет преувеличением сказать, что в нашей нынешней ситуации человек и оружие образуют что-то единое целое, что-то очень важное и серьезное.
И другое показательно. Оказывается, всего несколько недель достаточно, чтобы привыкнуть к оружию так, будто это оружие — часть тебя самого. Со «стволом» здесь спокойней, привычней, уверенней. Скорей всего, это даже не привыкание, а возвращение по тайным каналам генной памяти в давнее прошлое состояние, когда человек, точнее, наш предок, был вынужден находиться при оружии круглые сутки.
Интересно, насколько болезненно будет происходить наше отвыкание, отлучение от оружия в той жизни, куда мы вернемся после войны?
Оказывается, сербы уже начинают чувствовать разницу между русскими и казаками. Пожилая женщина, успевшая потерять на этой войне двух сыновей и ныне работающая на кухне нашей базы, в незатейливой беседе заключила: русы — это хорошо, это братья, казаки — нехорошо. Встретив наши недоуменные взгляды, пояснила: казаки — ракия — много-много (здесь она многозначительно хлопнула себя по кадыку тыльной стороной ладони), стреляют много-много.
Выводы пожилой сербки мы оставили на ее совести.
Пусть сытенькие профессора и картавые мальчуганы до посинения талдычат с телеэкранов про общечеловеческие ценности. Мы знаем, что человек запросто может оказаться в условиях, когда главными ценностями для него будут сухие шерстяные носки и кружка горячего чая. И не потому, что человек — скот, а потому, что таковы условия.
В военной теории никто из нас не силен. Однако и случайно схваченной из книг, кино и чужих разговоров информации достаточно, чтобы понять: мы здесь, в нынешнем своем положении, — смертники. Начни мусульмане массированное наступление на относительно значительном участке фронта, мы, сколько бы патронов ни было в нашем распоряжении, какой бы героизм ни проявляли, — приговорены. Наступающие если не сметут, то просто обойдут нас, заключат в кольцо, возьмут измором. А еще существует авиация с дьявольской методикой коврового бомбометания, тяжелая артиллерия и крупнокалиберные минометы, запросто способные превращать «приговоренный» участок в территорию «выжженной земли». Против всего этого наш пулеметно-автоматный потенциал, даже умноженный всеми нашими доблестями, просто бессилен.
По законам войны в случае масштабного наступления мы обречены. В принципе, это обычная судьба защитников «первой линии». Днем раньше, неделей позднее, без разницы — от пули, осколка, жажды, — исход известен.
Разумеется, вслух об этом
Обнадеживает другое — сценарий дальнейших событий в этой войне не известен никому. Запросто может случиться так, что никакое масштабное наступление с «той стороны» (равно как, к великому сожалению, и «с этой») так никогда и не грянет. Значит, будем на собственном опыте, на собственной шкуре изучать все «прелести» позиционной войны.
А если все-таки — массированное наступление по всему фронту? Да еще при поддержке артиллерии и авиации? Только и остается вспомнить расхожую народную мудрость про ту самую смерть, что «на миру красна». А может быть, и ничего не надо вспоминать. Достаточно не забывать, что ехали мы сюда по собственному желанию и отчетливо представляли все возможные варианты личной судьбы в этой обстановке.
Караул, заготовка дров, завтрак, обед, ужин — бедноват ассортимент наших занятий. Но выбирать не из чего. В разговорах у костра с напарниками по караулу вспоминаем родных, гражданские профессии. Для некоторых эти темы болезненны. Кого-то бросила и прокляла жена, кто-то попал в переплет, из которого надо было как можно скорее уносить ноги. Московский казачок Ленька К. наехал за рулем своего «жигуленка» на какого-то именитого иностранца. Белорус Валерка Г. запутался в долгах. Кое за кем тянется и самая обыкновенная уголовщина. Что ж, в наших палатках места хватит всем.
Ура! Сегодня звонил в Москву. Дозвонился. Все живы-здоровы. Отлегло от сердца. Слава цивилизации! Слышимость такая, будто от дома нахожусь в сотне метров.
Этого дня мы ждали больше месяца. Раньше ребята звонили в Россию, на Украину, в Белоруссию и прочие регионы из Вышеграда. Сейчас такой возможности нет. То ли сербы отказали, то ли связь не в порядке. Поэтому пришлось ехать километров за шестьдесят от базы-казармы в небольшой городишко Р. На это ушел целый день, отведенный для отдыха (пока поймали попутку, пока нашли в городке здание узла связи, пока выяснили коды нужных городов и т. д. и т. п.). До глубины души растрогали женщины — работницы узла связи. Узнав, что мы русские добровольцы, они немедленно побросали все дела, кинулись искать коды российских и украинских городов, приготовили кофе. Из путаного разговора на диковинном русско-сербско-английско-немецко-украинском диалекте выяснилось, что городок в статусе прифронтового находится уже не один год. И не осталось здесь ни одной сербской семьи, где бы женщины ни носили траурных платков, где бы ни оплакивали павших в бою, замученных в концлагере, просто сгинувших в кровавой смуте.
Человек, прошедший через кровь, — человек совершенно иной формации. Он не лучше, не хуже других, крови не видевших, крови не проливавших. Но он — совсем другой. Из другого измерения.
В последнее время среди русских становится все больше прошедших через кровь. Приднестровье, Абхазия, Сербия — главные адреса «фабрик взросления», «фабрик прозрения». Людей, побывавших там, уже многие тысячи. Для нации это отрадный факт. Людям, прошедшим «горячие точки», уготована великая миссия. В их руках судьба нации и Отечества. Эти руки должны быть очень крепкими.
Правда, возможно, и скорей всего так и будет, что высшая власть в лице антирусски ориентированных политиков сделает все возможное, чтобы людей, прошедших через фронты национального мужания, изолировать и скомпрометировать. Спецслужбы, правоохранительные органы, чиновники на местах получат указивку «глаз да глаз» за добровольцами, и… начнется: кого за незначительный проступок на зону, кого спровоцировать, чтобы потом был повод — вот, он наемник в прошлом, а ныне преступник, не доверяйте ему, бойтесь его, гоните его …