Добровольцы
Шрифт:
К утру буря стихла. Небо расчистилось. В это время нас, спавших после караула, и разбудила автоматно-пулеметная трескотня. Я посмотрел на часы: семь пятнадцать. Бой затевался где-то справа, в районе высоты С. — нашей былой позиции. Валерка Г., забежавший в палатку, хлопнул по плечу: «Напад!» Что делать в этой ситуации, объяснять никому не пришлось. Суеты и страха не было. Выскочили из палатки, прихватив несколько ящиков с патронами. Залегли за каменными брустверами. Пальба к тому времени уже велась в наш адрес. Пули щелкали по брустверу, повизгивали над головой. О чем мы думали в этот момент? Вряд ли о чем-то конкретном. Прикинули секторы обстрела для каждого (от камня до обломанного дерева, от обломанного дерева до белого сарая), начали отстреливаться. Стреляли короткими очередями, а то и вовсе одиночными. Старались беречь патроны. Никто не знал, сколько продлится
Володька-Бес и Костя Богословский перебежками пробрались на холм, что поднимался в самом центре нашей позиции, установили пулемет. В суматохе забыли прихватить с собой коробки с лентами. За одной сбегал Костя. Другую притащил я. Ленты сразу пошли в дело. Бес начал прочесывать рощицу и заросли кустарника, откуда постреливали мусульмане.
Вскоре к Бесу и Косте присоединился Сережа Ф. Сережа — бывший прапорщик, какое-то время служил в Афганистане. Военное прошлое было главным аргументом для избрания Сережи командиром «мужицкой» части нашего отряда. В своем выборе мы не ошиблись. От полученной власти Сережа головы не теряет. Командует, щадя наше самолюбие, учитывая индивидуальность каждого.
С момента появления пулемета на холме в центре нашей позиции прошло минут пятнадцать. Этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы мусульмане пристреляли это место. Сначала по холму был сконцентрирован пулеметно-автоматный огонь. Чуть позднее ударили минометы. Я уже успел обратить внимание на гнусность звука летящей мины. Вой мины, предназначаемой именно для тебя, еще более неприятен. Несколько раз мины рвались совсем рядом с нашими брустверами. Тогда нас прижимало к земле горячей волной и осыпало землей вперемешку с каменной крошкой.
Четвертая или пятая мина легла рядом с пулеметом. Через несколько секунд после ее разрыва Бес закричал: «Костяна убило». Мог бы и не кричать. Я был в десятке метров. Я услышал бы эти слова, даже если бы они были произнесены шепотом. «Что случилось?» — спрашивали мои соседи по брустверу. «Ничего. Все нормально», — ответил я. Встретившись взглядом с Сережкой-командиром, понял, что случилось непоправимое.
Костю Богословского убило на двадцатой минуте боя. В июне ему только предстояло отметить двадцать один год. Вспомнилось, как считаные дни тому назад затягивался Костя ремнями, обвешивался гранатами. Гранаты не пригодились. Ремни и форму залила густая темная кровь. Два дня назад он звонил матери в Москву. Рапортовал: «Жив, здоров, у меня все в порядке».
«В порядке» — двумя днями спустя обернулось жуткой, обнажившей мозг, раной во лбу.
Следующей миной контузило Беса. Он почти полностью оглох. Теперь-то ясно, что установка пулемета на самом верху, самом заметном месте была нашей непростительной ошибкой. Вот оно — отсутствие знания «грамматики боя». Поставленный на верхушке холма пулемет мусульмане сразу засекли и, разумеется, сконцентрировали на нем огонь.
Мины продолжали падать на нашу позицию и после того, как пулемет был убран с верхушки холма. Похоже, Володька-Бес просто притягивает их. Очередная рванувшая рядом мина приподняла парня в воздух и ударила о землю. Потом его долго и мучительно рвало желтой жидкостью и трясло в жестоком ознобе. Володька лежал за моей палаткой. Из-за угла видны были его неистово трясущиеся ноги в высоких шнурованных ботинках.
Володька-Бес прошел Приднестровье. Семьей обзавестись не успел. В подмосковном поселке у него остались родители и сестра. Дай Бог, чтобы последствия контузии прошли для него быстро и безболезненно. В русское национальное движение он пришел по убеждению. Совсем молодым. Его боевой опыт — бесценное достояние. Этот опыт так необходим ныне нашему поднимающемуся с колен Отечеству.
На моих глазах ранило и Сашку К. Этого парня я встречал еще в Москве, где он обивал пороги патриотических редакций, прося помощи в организации выезда в Югославию. Не помню, чтобы он интересовался суммой жалованья, сроками контракта и прочими условиями. Он просто очень хотел уехать в Югославию. Уехать, чтобы воевать на стороне сербов.
В этом бою Сашка, как и все мы, отстреливался, лежа за каменным бруствером. Когда плотность огня мусульман заметно увеличилась, пробрался к палатке, где находился серб с рацией. Попросил сообщить нашим в казарму обо всем, что здесь творится. Возвращался короткими перебежками, не забывая придерживать рукой, как всегда, лихо заломленный черный берет. До своего места за каменным бруствером он не добежал какой-то десяток метров. Мусульманская пуля ударила его в голову. Ребята перетащили Сашку в палатку, наскоро перевязали. Пуля, по-видимому, задела какой-то важный нерв; он почти перестал видеть. Когда пришел приказ отходить, Сашку вели под руки. Я запомнил его белое, как лист бумаги, лицо и широко раскрытые, но ничего не видящие глаза.
Ранен и Владимир Р., бывший офицер, прошедший горно-егерскую подготовку. Он сильно оглушен разорвавшейся поблизости миной, осколки камня посекли его лицо. Похоже, у него порваны барабанные перепонки.
Знал ли Владимир, ползая по горным склонам на учебном полигоне, где пригодятся ему эти навыки?
По-разному вели себя наши парни в бою. Кто-то материл наступающих, демонстрируя знание всех тонкостей бранного искусства. Кто-то непрестанно курил. Кто-то насвистывал. Слева от меня лежали двое моих земляков — уроженцев земли тульской — Максим М. и Андрей X. Молодые, симпатичные, недавно отслужившие армию ребята. Они воюют без суеты, с достоинством, деловито, как будто занимаются этим всю свою жизнь. При этом умудряются незло подтрунивать над соседями и над самими собой. За время боя я несколько раз слышал их заразительный смех. Такими земляками можно гордиться. За свой левый фланг в том бою я был абсолютно спокоен.
Всех удивил Сашка Ф. — склонный к полноте, флегматичный орловский парень. Первую половину боя он исправно поливал огнем причитавшийся ему сектор обстрела. Ближе к десяти внимание мусульман переключилось с правого нашего фланга, где как раз находился Сашка, на фланг левый. Позицию Сашки перестали обстреливать. Этой паузой он распорядился весьма своеобразно. Пристроил под голову подсумок с автоматными рожками и… заснул. Заснул в то время, как в считаных метрах слева от него вовсю трещали автоматы. Орловский двадцатипятилетний парень мерно похрапывал на камнях в боснийских горах в разгар боя! Хватит ли фантазии представить на месте орловского Сашки «доблестного» янки, математически умного немца, засушенно-вышколенного англичанина?
Меня же к середине боя разобрал жуткий аппетит. Пришлось ползком пробраться в палатку, соорудить нечто вроде бутерброда из пайкового копченого сала и хлеба. Подняв, между делом, голову, увидел: стены палатки зияют доброй дюжиной дыр — отметин пуль противника [12] .
Моим самым близким соседом «по брустверу» в том бою был Серега-Пожарник. Сначала он, вжавшись в мшистые камни, молча обстреливал, ориентируясь на вспышки выстрелов и мелькающие силуэты, отведенный ему участок неприятельской стороны. Израсходовав пару рожков, оторвался от приклада, повернул ко мне удивленное лицо с по-детски округлившимися глазами. Тихо пояснил: «Ни хрена не вижу… Все, что дальше мушки, — плывет… Какие-то лохмотья серые…»
12
Книга еще не была целиком издана, в газетно-журнальной периодике только начали появляться ее отдельные фрагменты, а кое-кто из моих друзей уже всерьез критиковал меня за описание боя за высоту Заглавок: «Ну какое же это сражение, когда один спать завалился, а другой оторвался, чтобы желудок набить… Ты подредактируй, исключи эти отрывки… Для общей стройности сюжета, ради общей идейной правильности…» Признаться, я даже растерялся, услышав подобное. Но спорить, тем более редактировать, не стал. В настоящей, не «книжно-киношной», войне все тесно переплетено-перепутано: бесстрашие и глупость, героизм и истеричная бравада, скучная повседневная «бытовуха» и высокие эпические озарения. Что же касается того боя, тут ни убавить — ни прибавить. Действительно, это было: забылся коротким, но крепким сном Сашка Ф. за бруствером справа от меня. Правда, самого меня «пробило» на еду. По большому счету, на общей картине боя это нисколько не отразилось. Сашка заснул на четверть часа, когда вести огонь от него не требовалось. Я жевал свой бутерброд (кстати, половину отломил и передал соседу Сереге), не переставая заниматься главным — поливать свинцом свой участок и участок, что первоначально был закреплен за Серегой-Пожарником. Возможно, все это (и богатырская дремота соседа справа, и собственный аппетит) было разновидностью какого-то шока, следствием защитной реакции нервной системы на экстремальность ситуации. Человеческая психология в минуты смертельной опасности часто преподносит сюрпризы, которые даже специалистам непросто объяснить и классифицировать.