Доброй ночи, любовь моя
Шрифт:
Сначала он подумал, что она упала с лестницы и повредила какой-то жизненно важный орган. Однако вскрытие показало, что в мозгу лопнула вена. Через нее и вытекла жизнь.
– Аневризма!
Все время, пока Жюстина росла, отец, когда рассказывал об этом событии, каждый раз произносил это слово медленно, с подчеркнутой четкостью.
Иногда она беспокоилась, не передается ли это по наследству.
Она спрашивала отца о себе:
– Папа, а я где была, что я делала?
Он не помнил.
Ей
Она, наверное, находилась в доме, возможно, кричала и плакала, и хотя она, разумеется, не поняла, что произошло, тем не менее столь резкая перемена в матери должна была ее сильно напугать.
Случалось, что, проснувшись от боли, стискивавшей лоб, она подходила к зеркалу и видела опухшее, покрасневшее от долгого и горького плача лицо.
Обрывки воспоминаний о погружении в воду, фрагменты глины и цветов, которые ничем не пахнут.
Чей-то папа стоит на льду и кричит.
В альбоме она рассматривала фотографии женщины, которая была ее матерью. Незнакомое лицо оставляло ее странно равнодушной. Густые, зачесанные назад волосы, вьющиеся по бокам, Жюстина на нее совсем не похожа. Была в глазах этой женщины какая-то отстраненность, она не совпадала с представлениями Жюстины о матери.
Крутая и тесная лестница вела на верхний этаж. Именно там мать и мыла окна. Слева спальня, направо – коридор, переходящий в гостиную, из ее окон виден остров Ламбар. Вдоль стен – полки с книгами, мебели немного. Музыкальная установка, узкий стеклянный столик и два кресла.
Отца и Флоры.
Жюстине не раз предлагали за дом хорошие деньги. Агенты по недвижимости наседали на нее, засовывали свои предложения и проекты в почтовый ящик, иногда даже звонили. Один из них был особо напористым. Его звали Якоб Хельстранд.
– Ты бы могла за свою халупу пару лимонов получить, Жюстина, – приставал он, называя ее по имени, словно они были близкими друзьями. – У меня есть клиент, который хотел бы все перестроить, он всегда мечтал жить именно в этом месте.
– Извините, но я не намерена продавать.
– Но почему? Подумай, что бы ты могла сделать на эти деньги. Одинокая женщина вроде тебя, Жюстина, не должна сидеть в Хэссельбю и ржаветь, купи себе квартиру в городе и начни жить.
– Что ты обо мне знаешь? Может, я и так уже живу.
Он расхохотался в трубку:
– Ты права, не знаю. Но признайся, Жюстина, согласись, что в моих словах что-то есть.
Она должна бы разозлиться, однако не разозлилась. Так редко кто-то называл ее по имени.
– Только дай мне знать, когда надумаешь, Жюстина. У тебя ведь есть номер моего мобильного?
– Есть.
– Одинокой женщине тяжело отвечать за целый дом. Все на ней одной.
– Я тебе позвоню, если решу, – ответила она. – Если надумаю продавать.
У нее и мысли не возникало о продаже. И деньги ей были не нужны. После смерти отца осталось вполне достаточно. Она прекрасно могла на эти деньги прожить. Вообще-то ей на всю жизнь хватило бы.
И Флора никогда не придет и не потребует свою долю.
Глава 4
Самое трудное – это вытерпеть запах. Флора узнавала его с того самого лета, когда подрабатывала в женской психиатрической больнице. Запах мастики, немытых волос и воды из-под цветов.
Теперь этот запах сидел и в ней.
Правда, по сравнению с тем, что она себе представляла, по ночам было не так страшно, никто не пытался с ней общаться, и ей не надо было участвовать ни в каких групповых занятиях.
Мысли я сохраню для себя, до моих мыслей вы никогда не доберетесь. Там, внутри, – я, Флора Дальвик, да, у меня есть полное имя, я – личность, а человека по имени Флора Дальвик я защищаю своим телом, каким бы хрупким и истощенным оно ни казалось. В нем все же есть и мозг, и мысли, как у каждого живого человека.
Эти молодые женщины, а они все молодые по сравнению с Флорой, так торопливы в движениях, словно своей суетливостью они хотят подстегнуть рабочий день, чтобы он побыстрее прошел. И они смогут кинуться к своим шкафчикам в раздевалке, стянуть форменный халат и белые брюки и окунуться в личную жизнь. Пойти домой.
Конечно, в отделении и по ночам кто-нибудь дежурит, но они редко мешали, лишь появлялись тенями да переворачивали ее. Она знала, когда откроется дверь, и была готова.
Они начали приходить чаще после того, как какая-то девчонка из дома престарелых в городке Сольна подняла шум, что со стариками плохо обращаются. Телеканал ABC крупным планом дал пролежни и почерневшие пальцы ног, а девушка получила какую-то награду за смелость. Много говорилось об ее гражданском мужестве.
Что до Флоры, то событие это привело к тому, что белые брюки ворочали ее теперь каждый день, даже по выходным – особенно по выходным, поскольку на них приходился основной наплыв посетителей, так вот, Флору поднимали точно мачту, затем усаживали в инвалидное кресло, пристегивали ремнями. Они причесывали ее жидкие волосы, заплетали их в две косицы. Она никогда не заплетала волосы в косу. Это ведь не ее стиль.