Добрые времена
Шрифт:
Со вздохом Оскар Львович полез в полевую сумку, достал пачку денег и сунул несколько десяток в требовательно протянутую ладонь.
— Только вы уж не очень, а? — робко сказал он. — Может, завтра такое найдем...
— Не боись, хозяин, — играя роль степенного бригадира биндюжников ответствовал Евгений. — Не более четверти на брата.
— Ну, ну, — сказал Оскар Львович, еще раз жадно поглядев в раскоп, громко хлопнул дверцей и укатил, оставляя за собой густое облако пыли.
Вечером был пир. На столе стояло все, что может дать среднерусская деревенька в начале июля: пузатенькие, с пупырышками,
Водку Евгений разлил по алюминиевым кружкам. Одна из них оказалась перед Ромкой. Он скосил глаз влево, потом вправо. Пить водку не хотелось, ему больше по душе были сладкие узбекские вина. Но в сельмаге была только водка. Сейчас все пили из кружек. Даже девчонки не жеманились, не отказывались.
Выдохнув, Ромка принялся пить теплую, скверно пахнущую жидкость.
— Молодец, сынку! — выкрикнул Евгений, засовывая ему в рот огурец. — Еще одним археологом в нашем полку прибыло. — И, не давая всем как следует закусить, проникновенно запел:
День, ночь, день, ночь
Мы идем по Африке...
Ромка тоже пел. В желудке стало необыкновенно тепло, голова слегка кружилась. Он видел себя в этой песне — уже пожилого, седовласого археолога в тропическом шлеме и шортах. Лунной ночью он выбирается на поверхность из гробницы по длинному подземному выходу, бережно держа в руках золотую маску неизвестной красавицы. После многолетних поисков наконец найдена совершенно нетронутая величественная гробница, полная прекрасных произведений искусства древней цивилизации. Но какая же пыль вокруг!
— Тебе нехорошо? Погляди, как побледнел, — услышал он, словно через ватные тампоны, голос Раечки, которая сидела напротив. — Живо пошли на свежий воздух.
— Не робей, Ромка! Иди, раз женщина приглашает, — услышал он вслед насмешливый голос Евгения.
Слегка спотыкаясь, он брел за Раечкой к холму, скрывавшему древнее городище.
— Садись, — сказала она, расстелив на плоской вершине заботливо прихваченную куртку. — Клади сюда голову. Лучите? Погляди, какие звезды! Подумать только, — тараторила Раечка, — вот так же они светили много веков назад молодому воину в холщовой рубашке и прекрасной девушке из маленького славянского селения...
Ромка слушал ее в полудремоте. Прекрасные звезды. Они будто что-то хотели сказать.
— Ты любишь Грига? — неожиданно спросила она, нагнувшись к его лицу.
— Люблю, — пробормотал Ромка.
Сказано было честно. Сейчас он любил всех и все. Неожиданно Ромка услышал, как Раечка очень нежно и точно насвистывает песнь Сольвейг. Сладостная грусть охватила душу.
Он нерешительно приподнялся, раздумывая, удобно или неудобно поцеловать девушку, когда она свистит. Тем более Грига? В поисках опоры его рука коснулась ее обнаженного колена. Ни с чем не сравнимая дрожь пронзила тело. Не веря этому ощущению, он сначала робко, а потом с ненасытной жадностью касался колена девушки. Идеально круглое, будто полированное и в то же время сохраняющее внутреннее тепло. «Вот оно — чудо света!» — восторженно пронеслось в голове.
— Ты что мнешь мне коленку, глупенький? — услыхал он
Ромка повернул голову и увидел над собой огромные глаза, хранящие какую-то великую тайну. Он решительно потянулся к ее лицу губами, но поцелуй получился скользящий, поскольку помешали носы. Пришлось приспосабливаться.
Как это прекрасно — настойчиво вбирать в себя мягкие, податливые губы и пить, пить сладкое девичье дыхание. Они вернулись в избушку под утро, с вороватым смешком забираясь в свои спальные мешки.
Днем Ромка еле ворочал лопатой, придремывая стоя, как усталая лошадь.
— Хорош цыпленочек, — с ухмылкой сказал Евгений, — самую лучшую девушку у нас увел.
— У нас с ней ничего нет, — густо краснея, пытался защититься Ромка.
— Ладно, ладно. Если честно, я сам хотел за Раечкой приударить, да вот видишь — опоздал.
— Как ты смеешь такое! — накаляясь, сказал Ромка.
— Ну-ну! Не будем, — миролюбиво ответил Женька. — Конечно, она самая красивая, самая чистая...
И, увидев занесенную, как карающий меч, лопату, поспешно добавил:
— Молчу! Все, молчу!
А потом была снова ночь на холме, и еще и еще. Раечке было легче: пока делался срез, она могла поспать. На Ромку же было страшно смотреть — он все время двигался в каком-то полусне, на лице остались одни глаза, ушедшие куда-то глубоко.
Группа так больше ничего и не нашла. И Оскар Львович быстренько закруглил экспедицию. Ромка с Раечкой продолжали встречаться в Москве. Однажды тайком он даже ночевал у нее дома. Но встречи стали терять свою необычную остроту. Потом она уехала на дачу, он — домой. Осенью встречались все реже. Правда, Ромка еще раз побывал у нее дома. На этот раз легально. Ее мама усиленно кормила его котлетами, нежно называя «бедным студентом». Это, кажется, окончательно расстроило их отношения.
Уже по весне Ромка случайно увидел Раечку на улице. Она шла под руку с каким-то парнем, прижимаясь к нему бедром точно так же, как когда-то прижималась к Ромке.
— Ну, вот и все, — с облегчением и в то же время уязвленно подумал Ромка.
Что же это было? Страсть? Да! Увлечение? Безусловно! Еще какое: ночи не спал. Но любовь? Нет. Ромка считал, что любовь большая, как в романах, еще не пришла.
За окном, чуть покачиваясь, бежали перелески и безвестные деревушки. У переезда — ватага мальчишек в пионерских галстуках, прыгающих как воробьи и что-то возбужденно кричащих. Чуть поодаль — невысокая, плотно сбитая девушка. Вожатая или сельская учительница. Заслоняя глаза рукой от яркого солнца, она пристально вглядывалась в окна поезда, откуда торчали лохматые и веселые студенческие физиономии. Кого она ждет?
А кого он ждет? Подобно Светику, демоническую красавицу, сошедшую со страниц книг начала века? Ромка вообще сторонился хищно красивых и чересчур смелых женщин. Ему еще в детстве понравилась сказка Вересаева о двух художниках, писавших самую красивую женщину мира. Один исходил весь свет и действительно нашел самую-самую красивую. А второй, молодой, просто нарисовал свою возлюбленную. И победил.
Значит, возможно, любовь где-то рядом? Ирочка! При мысли о ней Ромку сладко кольнуло.
Ночью весь вагон проснулся от страшного шума. От купе к купе понеслись волны смеха.