Добыча. Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть
Шрифт:
12 марта стало историческим днем и по другой причине. В этот день президент Гарри Трумэн выступил перед совместной сессией конгресса с так называемой решительной речью, предложив особую помощь Греции и Турции, чтобы дать им возможность противостоять коммунистическому давлению. Речь, явившаяся поворотным пунктом в начинающейся „холодной войне“, возвестила о том, что впоследствии было названо доктриной Трумэна, и начала новую эру в послевоенной американской политике. Хотя это и было совпадением, доктрина Трумэна и скрепление печатью участия четырех гигантов американской нефтяной индустрии в богатствах Саудовской Аравии гарантировали значительное американское присутствие и безопасность интересов в огромном районе, простирающемся от Средиземного моря до Персидского залива.
Судебный процесс, затеянный ФГК, все еще тянулся. Но у Франции с Соединенными Штатами было много другого в политической повестке дня, что она хотела исполнить; и к маю 1947 года было выработано соглашение,
С Гульбенкяном, как обычно, было по-другому. Расположившись в номере на первом этаже старинного лиссабонского отеля „Авиш“, Гульбенкян продолжал придерживаться своих сверхэкономных привычек. Он больше не содержал шофера и автомобиль, потому что было дешевле вместо этого нанимать водителя, чтобы он отвозил его на ежедневную прогулку, и каждый раз внимательно проверял спидометр автомобиля, чтобы убедиться, что он не будет платить за поездки кого-то другого. „Гульбенкяна можно считать человеком слова, если он его дал, – заметил один из британских чиновников. – Трудность состоит в том, чтобы получить это слово. Способность к компромиссам не входит в число его добродетелей“. Далее чиновник не мог не добавить: „Мнение Гульбенкяна о его собственной финансовой честности принимает необычные формы, когда дело доходит до выплаты налогов, избежание этих выплат является одним из его главных занятий“. Он уклонялся от подоходных налогов во Франции и Португалии, сохраняя назначение в иранскую дипломатическую миссию. Чтобы избежать налога на недвижимость, он превратил небольшую часть своего огромного особняка в Париже в картинную галерею. А когда он продал отель „Риц“ в Париже, то настоял на условии, что на его имя постоянно будет зарезервирован шикарный номер, поэтому он мог всегда заявить, что „находится проездом“ в Париже, этим избавляясь от дальнейшего обложения налогами во Франции.
В борьбу за Соглашение „Красной линии“ Гульбенкян вносил такое же приводящее в ярость внимание к мелочам, наряду со своим нежеланием находить компромиссы и своей необычайной способностью сосредоточиваться. Хотя французы отозвали свой иск, Гульбенкян был готов, если необходимо, вынести из избы каждую оставшуюся соринку. Он направил иск в британский суд. „Джерси“ и „Сокони“ ответили встречными исками.
Судебное дело получило широкую огласку, что помогло Гульбенкяну в его контратаке против „Джерси“ и „Сокони“. В конечном итоге не он, а американские компании должны были беспокоиться о министерстве юстиции и об общественном мнении. Однако был один побочный эффект известности, который он определенно находил отвратительным. Имея маленький рост, он велел построить специальную платформу в ресторане отеля „Авиш“, чтобы обедать и наблюдать за происходящим вокруг. По мере роста известности судебного дела господин Гуль-бенкян в отеле „Авиш“ стал одной из туристических „достопримечательностей“ Лиссабона наряду с боем быков. Он возмущался, но ничего не мог поделать.
Более года переговоры в поисках компромисса проходили то в Нью-Йорке, то в Лондоне, то в Лиссабоне. Теперь следующее поколение нефтепромышленников и адвокатов убедилось, насколько невыносимо иметь дело с Калустом Гульбенкяном. „Основным правилом моего отца было не отказываться ни от одного требования, – говорил его сын Нубар, – но, обладая даром ведения переговоров, он выдвигал требования поочередно и, достигнув удовлетворения по одному вопросу, выставлял следующее требование, затем еще одно, добиваясь таким образом всего, чего хотел, или, по крайней мере, большей его части, чего бы не случилось, выдвигай он все требования одновременно“.
Переговоры осложнялись обычной подозрительностью Гульбенкяна, которая превращалась в манию. Гульбенкян сам не являлся на встречи. На заседаниях присутствовали четыре различных его представителя, каждый из которых обязан был предоставить письменный доклад, не сотрудничая с другими, – им даже не разрешалось разговаривать между собой. Таким образом, кроме анализа противников он мог проверить и перепроверить каждого из своих собственных участников переговоров.
Но чего же, в сущности, добивался Гульбенкян? Некоторые подозревали, что в действительности он намеревался получить участие в „Арамко“. Но этого безусловно не могло произойти. Ибн Сауд никогда не позволил бы этого. Гульбенкян предложил простое объяснение своей цели управляющему „Сокони“. Он перестал бы уважать себя, если бы не „вытянул из сделки все возможное“. Другими словами, он хотел получить столько, сколько удастся. Гульбенкян мог больше открыться другому американцу, разделяющему его любовь к искусству, совсем не нефтянику. Он сделал так много денег, что большее количество денег не имело особого значения. Он мыслил о себе в тех же образах, как он мыслил о Уолтере Тигле пару десятков лет назад, – как об архитекторе, даже как о художнике, создающем прекрасные структуры, приводящем к равновесию интересы, гармонизирующем экономические силы. Он сказал, что это доставляло ему радость. Произведения искусства, которые он собирал всю свою жизнь, явились величайшей коллекцией, составленной в наше время одним человеком. Он называл их своими „детьми“ и, казалось, заботился о них больше, чем о собственном сыне. Но его шедевром, величайшим достижением его жизни была „Иракская нефтяная компания“. Для него она была
Без пяти семь Гульбенкян заявил, что есть еще один пункт, который не был затронут в новом соглашении. Все оцепенели. Директорам в Лондон были посланы телеграммы, и на них ожидались ответы. Ошеломительное и угнетающее молчание охватило отель „Авиш“. Однако, поскольку еда была заказана и могла остыть, не было смысла ее не есть, по крайней мере так считал Нубар Гульбенкян. Он пригласил „караван“ к столу. В результате ужин получился очень мрачным и похоронным, двенадцать мужчин выпили только одну бутылку шампанского. Праздновать было нечего.
Около полуночи из Лондона пришли телеграммы. Было получено согласие на последнее требование Гульбенкяна. Соглашения были перепечатаны, Гульбенкян подписал их в полвторого ночи, и они были посланы заказанным самолетом в Лондон. Соответствующие чиновники были проинформированы, что судебное разбирательство, которое должно было начаться в этот день позже, следует прекратить, и измученная группа в Лиссабоне наконец перебралась в ночное кафе, чтобы отпраздновать бутербродами и дешевым вином.
Так шли переговоры по Групповому соглашению ноября 1948 года, которое воссоздало „Иракскую нефтяную компанию“. В придачу к увеличению общего производства и другим преимуществам Гульбенкян получил дополнительные отчисления от нефти. Уже не было „Господина Пять Процентов“, он стал кем-то более величественным. Соглашения сами по себе были „образцом путаницы“. Специалист „Англо-иранской компании“ (а в будущем ее председатель) заявил: „Нам удалось составить соглашение, которое совершенно никому не понятно“. Но в такой сложности было преимущество, ибо, как выразился один из адвокатов Гульбенкяна: „Никто никогда не сможет оспорить в суде эти документы, потому что никто не сможет понять их“.
Как только гранитная твердость Калуста Гульбенкяна была преодолена и новое Групповое соглашение об „Иракской нефтяной компании“ было подписано, Соглашение „Красной линии“ прекратило свое существование, и юридическая угроза участию „Джерси“ и „Сокони“ в „Арамко“ была устранена. Это была продолжительная и мучительная борьба, посредством которой две компании завоевали право доступа к Саудовской Аравии. „Если сложить от начала до конца все переговоры, которые привели к этой сделке, то они достанут до луны“, заметил один из участников. В декабре 1948 года, два с половиной года спустя после первого обсуждения сделки, займы „Джерси“ и „Сокони“ можно было превратить в платежи, и объединение „Арамко“ могло наконец завершиться. Новая корпорация более соответствующая саудовским резервам, воплотилась в реальность. С заключением сделки „Арамко“ стала собственностью „Джерси“ и „Сокони“ так же, как и „Сокони“ и „Тексако“. И она была на сто процентов американской компанией.
Со своей стороны Гульбенкяну еще раз удалось сохранить свое изысканное творение – „Иракскую нефтяную компанию“, а также свое положение в борьбе с объединенными силами международных нефтяных компаний. Его последнее артистическое выступление позволило Гульбенкяну заработать сотни миллионов долларов. Гульбенкян прожил еще шесть лет в Лиссабоне, занимаясь бесконечными спорами с партнерами ИНК, а также написанием и переписыванием своего завещания. Когда семь лет спустя в 1955 году он умер в возрасте восьмидесяти пяти лет, он оставил три бессмертных наследства: огромное состояние, великолепную коллекцию произведений искусства и, самое главное, бесконечные судебные тяжбы вокруг его завещания и условий владения его состоянием.
Другая американская компания, „Галф ойл“, находилась в затруднительном положении на Ближнем Востоке. Являясь наполовину владельцем „Кувейтской нефтяной компании“, „Галф“ до некоторой степени находилась в напряжении из-за конкуренции со своим партнером, „Англо-иранской компанией“, особенно в Индии и на Ближнем Востоке. Где еще „Галф“ могла сбывать свою нефть? У нее была небольшая система сбыта в Европе, которая едва обеспечивала даже небольшую часть быстро нарастающей волны нефти, доступ к которой открылся в Кувейте. „Галф“ нуждалась в возможностях сбыта, в первую очередь в Европе. Поэтому полковник Дж. Ф. Дрейк, президент компании, начал искать их. Лучшее решение проблемы „Галф“ вскоре стало очевидным – группа „Роял Датч/ Шелл“. Она владела одной из двух крупнейших сбытовых организаций в Восточном полушарии, особенно в Европе. В отличие от конкурентов у нее был очень ограниченный доступ к ближневосточной нефти. Как Дрейк объяснил государственному департаменту, сделка „между „Галф“, у которой много сырой нефти и мало рынков сбыта, и „Шелл“, у которой много рынков сбыта и мало сырой нефти“, это как раз то, что надо.