Дочь Эрлик Хана
Шрифт:
Знакомый голос, прозвучавший позади Гордона, заставил американца облегченно вздохнуть — по крайней мере Ормонд был жив. Гордон на скаку оглянулся и увидел в неясных отблесках пламени высокую фигуру Пемброука, застывшего с поднятым клинком в руках. То, что англичане оказались при оружии, говорило о том, что их не держали в качестве пленников, хотя он никак не мог себе объяснить подобную снисходительность со стороны кровожадных кочевников.
Они не стали слишком долго преследовать его; спрятавшись в тени густой рощицы, Гордон услышал, как киргизы, гортанно перекликаясь друг с другом, повернули назад, к своим шатрам. Больше этой ночью спать в орде никто не ложился, и вокруг лагеря начали кружить всадники с обнаженными саблями в руках. Подкрасться к предателям-англичанам теперь было бы крайне трудно, но Гордон и не торопился их убивать. Сначала он хотел узнать, зачем им понадобилось ехать в Иолган.
Продолжая крепко сжимать рукоятку кривой туркменской сабли, Гордон снова повернул на восток и поскакал по той же дороге, по которой приехал сюда. Он мчался во весь опор, чувствуя, как его конь уже выбивается из сил. И все же, пока еще не взошло солнце, он успел найти то, что сейчас ему было нужно, — еще один лагерь, стоявший примерно в милях десяти от того места, где был убит Ахмед. Догорающие огни бросали тусклые отблески на единственную палатку и фигуры людей, которые, завернувшись в плащи, лежали на земле.
Гордон не стал слишком близко подходить к ним. Когда он смог различить едва заметные на фоне ночного неба, медленно двигавшиеся ряды неясных силуэтов, он понял, что это кони, находившиеся внутри загона, а затем его глаз различил и другие силуэты — то были всадники, стерегущие ночной лагерь. Тогда Гордон отступил еще дальше назад и, укрывшись в густой рощице, слез с коня и распряг его.
Пока животное жадно щипало траву, Гордон сел на землю, скрестив ноги и прислонившись спиной к широкому стволу дерева. Положив винтовку на колени, американец закрыл глаза и принялся терпеливо ждать. В этот момент он напоминал впавшего в транс или погруженного в медитацию коренного жителя Востока, чья душа прониклась очарованием древних загадочных легенд.
Восход едва окрасил небо бледно-серыми красками, когда лагерь, неподалеку от которого находился Гордон, пришел в движение. Тлеющие костры вновь ожили, взвившись в небо яркими языками пламени, и через несколько мгновений воздух наполнился аппетитным запахом жарящейся баранины. Сухопарые жилистые люди в шапках из лисьего меха и подпоясанных кушаками кафтанах засуетились вокруг лошадей или засновали возле котлов с готовящейся пищей, пытаясь выудить оттуда немытыми руками какой-нибудь лакомый кусочек. Женщин среди них не было, так же как почти не было и никакой утвари или другой поклажи. То, что они путешествовали налегке, могло означать только одно — это разбойничья шайка.
Солнце поднялось еще совсем невысоко, когда они начали седлать коней и вешать на ремни сабли. Гордон выбрал именно этот момент, чтобы внезапно появиться перед ними, неторопливо спустившись со склона им навстречу.
Раздался общий громкий злорадный вой, и в сторону американца вскинулось несколько винтовок. Однако неожиданность и дерзость поступка белого человека привели обитателей лагеря в некоторое замешательство, и их пальцы так и застыли на спусковых затворах. Гордон не медлил, хотя его движения были столь размеренными и неторопливыми, что со стороны казалось, будто он никуда не спешит. Главарь шайки уже сидел верхом на коне, и Гордон подъехал к нему, приблизившись почти вплотную. Туркмен молча смотрел на него злобными глазами. С ястребиным носом и рыжеватой, окрашенной хной бородой, он казался похожим на самого дьявола. Внезапно лицо его перекосилось, и глаза загорелись диким пламенем — он узнал Гордона. Но его воины не сделали ни единого движения.
— Юзеф-хан, — небрежно обратился к нему американец, — неужели я все-таки нашел тебя, суннитская собака?
Юзеф-хан выпятил вперед рыжую бороду и зарычал, словно волк.
— Ты что, спятил, Аль-Борак?
— Это Аль-Борак!
В толпе разбойников поднялся возбужденный шум, позволивший Гордону выиграть время.
Они придвинулись к нему ближе — любопытство взяло верх над жаждой крови. Имя Аль-Борака было у всех на устах от Стамбула до Бутана, оно повторялось во множестве самых невероятных легенд и преданий, обрастая самыми фантастическими подробностями.
Юзеф-хан, пришедший в полное замешательство от столь неожиданной встречи, бросил зоркий взгляд на вершину холма, по которому спустился американец. Он боялся непредсказуемой хитрости этого белого человека почти так же сильно, как и ненавидел его. Подозрительность, ненависть и страх, что Аль-Борак готовит ему ловушку, делали туркменского главаря опасным и коварным, словно раненая кобра.
— Что тебе здесь надо? — злобно спросил он. — Говори быстрее, пока мои воины не содрали с тебя шкуру!
— Поквитаться кое с кем, — спокойно ответил Гордон.
Когда он еще спускался с холма, каких-либо определенных планов у него не было. Неожиданно встретив здесь своего личного врага, американец даже не удивился. Впрочем, чему удивляться — личные враги в Центральной Азии у него были повсюду.
— Да ты просто глупый осел… — начал было Юзеф-хан, презрительно усмехаясь, но, не дав ему договорить, Гордон внезапно наклонился вперед и влепил главарю увесистую пощечину, прозвучавшую словно удар хлыста. Юзеф-хан, сильно качнувшись, едва не вылетел из седла. Взвыв, как волк, он принялся шарить у себя на поясе, но замешкался, выбирая между ножом и пистолетом. Гордон легко мог пристрелить его, но это не входило в замысел американца.
— Стоять! — резко крикнул он, обернувшись к туркменам, хотя они и так еще не решились вмешаться в ход событий. — К вам у меня нет вражды. Я свожу счеты лишь с вашим главарем.
Если бы эти слова произнес кто-нибудь другой, они не возымели бы должного действия. Да другой человек просто был бы уже давно мертв. Но эти дикие головорезы знали, что с Аль-Бораком нельзя поступать так, как они поступали с любым белым человеком.
— Хватайте его! — завопил Юзеф-хан. — Он будет заживо сожжен!
Туркмены двинулись к нему, но Гордон вдруг оглушительно расхохотался.
— Моя смерть не сотрет того оскорбления, которое я нанес вашему главарю! — крикнул он. — Все кругом будут говорить, что вами командует хан, у которого на лице отметина от руки Аль-Борака. Как можно избавиться от такого позора? Юзеф-хан не думает об этом, он просто призывает своих воинов отомстить за него. Неужели он трус?
Туркмены вновь в нерешительности остановились, вопросительно поглядывая на своего главаря, у которого от ярости на губах уже выступила пена. Они знали, что такое оскорбление можно смыть лишь кровью того, кто его нанес, но только в поединке. Если бы эта волчья стая заподозрила кого-нибудь в трусости, то это было бы равносильно смертному приговору. Если бы Юзеф-хан не принял вызов Гордона, туркмены повиновались бы своему предводителю и подвергли бы американца мучительной пытке, но при этом они никогда не забыли бы о несмытом позоре, и с этого момента Юзеф-хан был бы обречен.