Дочь генерального секретаря
Шрифт:
Купальник на Инеc был в обтяжку. Что вызвало в памяти картинку из "Детской энциклопе-дии":
– Ты мне напоминаешь "Девочку на шаре".
– Все советские мне это говорят и думают, что комплимент. Но, во-первых, Пикассо я не люблю...
– Почему?
– Даже не знаю, что отталкивает, творчество или человек. Но у него много общего с отцом. Кроме своего брадобрея, он только с отцом встречается. Даже свою картину ему подарил. Валялась у нас, пока отец ее не отдал.
– Отдал? Это
Взгляд презрения не удержал его от расспросов:
– Куда, в музей?
– В фонд будущего Испании, - сказала она туманно...
– А Дали?
Этот предлагал построить вдоль дороги к Мадриду сплошной памятник из костей коммунистов. В моей семье имя лучше не произносить. Но мне ближе Дали. Не знаю, почему. Может быть, потому что однолюб. А знаешь, что он женат на русской?
Их накрыла тень. Александр успел перекатиться от смявших полотенце пяток. Крутозадая бетонщица, уводимая в лесок парнями, оглянулась:
– А говорят, мужики на кости не кидаются.
Но в почву не втоптали.
И за то спасибо.
По пути обратно она вскрикнула в тоннеле через насыпь. Он зажал ей уши. Они стояли, пережидая гром электрички. Открыв глаза, она спросила:
– А ты бы мог во Франции?
– Что?
– Жить. Писать?
– Не знаю. Не могу себе представить.
Она нарисовала:
Какой-нибудь бидонвилль "Голуазы" без фильтра и вино.
– Французское, надеюсь?
– Но из пластмассовых бутылей. Такое солнце, как сейчас. И взгляд отчаяния.
– Отчаяния?
– А ностальгия? Все эмигранты впадают, но, говорят, что русские особенно...
Они перешли рязмякшее шоссе, обогнули заборы уцелевших вдоль дороги изб и в зоне тишины стали подниматься через пустырь.
Меж ног Инеc сверкнуло солнце. Окна и двери в спальне и гостиной были распахнуты, но вместо сквозняка квартиру пробивал луч - гигантский, как в войне миров.
– Ты хочешь надеть это платье?
То, что прислала ей мать из Парижа, было не только мини, но и просвечивало от и до - откуда, из-под самой перемычки слипов, не сразу сходящиеся бедра пропускали треугольничек солнца, который резал, как алмаз.
– А что?
– Ничего, - ответил Александр, выступая в крестный путь отсюда к центру Москвы, которая даже в африканский зной отстаивала свой пуританизм. В образцовом городе коммунизма в постоянной готовности добровольная полиция нравов - из климактеричек сталинского закала и предположительно православных их матерей, ну абсолютно озверелых бабок. Инеc демонстриро-вала полную невозмутимость, он же от бессилия перед вербальной агрессией в автобусе, в подземных переходах, в вагоне метро, на эскалаторе, на остановке и в трамвае совершенно изнемог.
Они добрались наконец до лестничной площадки, где исходило просто триумфальной вонью ведро "Для пищевых отходов".
Матраса,
Она прислонилась к стене. Александр сменил свой кулак на каблук, и это возымело - к двери подшлепали босиком.
– Я с дамой.
Замок отщелкнулся, шаги убежали. Выдержав паузу, они вошли в московскую квартиру.
В глицерине линзы старинного телевизора, сцепившись руками, плыли навстречу Никсон и Брежнев - при выключенном звуке транслировалась встреча президента США.
Стены были из книжных корешков - до потолка. Из этой угнетающей библиотеки окно выходило на железнодорожный переезд, дорогу и женское общежитие. Александр взял старинный театральный бинокль. За окнами слонялись пэтэушницы в трусах и лифчиках - эротизированные дефектом стекол.
Инеc нагнулась к фотографиям. "Раввины, его деды..." - "А Мандельштам?" С паспортной карточки в ужасе смотрел ушастый скворец в "бобочке" на молнии и с отложным воротничком. "Не Мандельштам. Его отец в эпоху Большого Террора..."
Перкин появился с женщиной. Мокрые и в халатах, они отпали на диван отчего на старомодных его полках подпрыгнули слоники.
– Это Рая, - представил Перкин.
– Рая уезжает.
– Рая умирает, - сказала Рая.
Губы у обоих синие.
– В "Человека-амфибию" играли?
Перкин качнул головой.
– В Сэлинджера.
– Литературу, - сказала Рая, - жизнью проверял.
– Помните, там извращенцы...
– Перкин посмотрел на Инеc.
– Вы читали The Catcher in the Rye?*
* "Над пропастью во ржи" (в русском переводе).
– Еще в лицее.
– Царскосельском?
– усмехнулся Перкин.
– Нет. Дидро.
Под взглядом Перкина Александр испытал гордость.
– Инеc из Парижа.
Рая опомнилась первой - в смысле, что ой, а холодильник пуст!..
В гастрономе "Диета" Перкин впал в патриотизм, настаивая на "Рябиновой горькой". Еще они купили бутылку румынского рислинга, батон, селедочный паштет и зефир в шоколаде.
– Секс с иностранкой, это выход или вход?
– Вход. Но который выход.
– Что ты испытал наутро после первой ночи?
– Ночи? Эта ночь была в неделю...
– А все же?
– Как сквозь стену прошел.
Как бы зная об эффекте априори, Перкин кивнул.
– У них не поперек, конечно?
– Нормально. Вдоль.
– Влагалище и вагина. Сравнительный анализ?
Александр провел по всем параметрам.
– А в целом?
– Живое существо. И даже дышит.
– Нет? Впрочем, соответствует описанию Рабле. А как она... ну, фэр амур?