Дочь генерального секретаря
Шрифт:
Единственный плохой день тут - воскресенье. Это день посещений. К детям приходят толпами - мать, отец, тетя, дядя, бабушка... Мальчика из румынского посольства навещает целая делегация с цветами. Мне тошно оттого, что все шумят, целуются и плачут.
К нам не приходит никто.
У нас теперь есть сестра. И когда мы выйдем из больницы, нас с братом отдадут в интернат, где в вестибюле мы разминемся с белым Сталиным, которого, подложив под двери доски, будут вытаскивать ногами вперед...
Из польских вещей у нас только ортопедические ботинки - на шнурках и с вкладными подошвами
Посылки приходят часто, целыми чемоданами. В них только детские вещи. Однажды мать находит туфли на высоком каблуке. Потом рассказывает раздраженно разным людям, что туфли оказались 40-го размера. На нас все красивое, французское, а на матери черное пальто с бурым мехом внутри. Медвежьим. Когда мать ходит, пальто не двигается. Она в нем, как в будке. Она ненавидит свое пальто.
В 17, во Франции, я тайно прочитываю кипу ее писем из Варшавы. Только о детях - рассказы о них и просьбы для них. О себе отцу ни слова. Ничего личного. Оно прошло, в словах не воплотишь. Но я помню, как все те семь лет изгнания в Польшу над ванной попеременно сохла одна и та же пара трусов шелковых и с кружевами. Одни белые, другие абрикосовые.
Может быть, поэтому я говорю не умолкая. А когда не с кем, то пишу в этой вечной тетради с Бульмиша*...
* Бульвар Сен-Мишель в Париже.
* * *
– Прости. Ждал карту.
– Пришла?
– Не мне...
Уже солнце, когда, вернувшись, Александр срывает рубашку и отпадает на матрас. Он долго добирался "зайцем" после ночи в МГУ, где за игрой в покер пытался превратить последний рубль в прожиточный минимум до конца визы.
– Зато мне повезет в любви.
– Ты думаешь?
– Надеюсь.
– Сегодня вряд ли.
– Что ж, - закрываются глаза.
– Проигран бой, но не война...
Черное стекло, золотые буквы:
Комитет по делам религий
при Совете министров СССР
Дальше за этой конторой, куда адресовал знакомый покерист, была забегаловка - стоячая. Выбора не было, только сливовый сок. Трехлитровую банку держали в холодильнике, стаканы покрылись испариной.
– К-комитет, - сказал он...
– К Зверю в брюхо.
– Не надо, - сказала она.
– А как тогда?
– Как-нибудь.
– Чего уж там. С рождения проглочен... Жди.
Он вышел на солнце.
За тяжелыми дверьми налево, на откидных стульях, ходоки - священник православный, пастор из Прибалтики и мулла в чалме.
– Здрасте.
Служители культов наклонили головы.
В глубине мраморная лестница. Слева под ней стол и стул, с которого навстречу поднялась старуха. В валенках и обвязалась шерстяным платком.
– Ты, что ль, студент?
– Я.
– Туда, а там направо. Дверь после туалета. Что было кстати - сначала он отлил. Кроме заявления о приеме, начальник отдела кадров
– Паспорточек захватили?
Сверил и вернул. Сколол бумажки и запер в несгораемый шкаф с гнедыми разводами.
– Выпиваем?
– Нет.
– Вы ж указали "русский"?
– То есть, конечно, - спохватился Александр.
– По праздникам.
Сделав жест, начальник заговорил изобразительным голосом:
– Вы заступили на дежурство. Впереди ночь одиночества, а в двух шагах Смоленка. Винный до одиннадцати. Девочки всюду. Молодые и за вино на все готовые. И есть, куда привести... Как?
– Что вы... Никогда.
– Это "никогда" я знаю, внук - студент. Но если в этих стенах вышеуказанные ингредиенты соединятся... Вы себе отдаете отчет, чем мы тут занимаемся?
– Религиозными делами?
Он поднял палец.
– Государственной важности. Представьте, что вам на ночь доверили ключ от Комитета, допустим, государственной безопасности? А вы не смейтесь. У них свои секреты, у нас свои. И не только понимаете, земные, до которых охочи такие силы, как Ватикан, масоны или там Кестон-колледж. Библиотека, например, у нас. Вся высшая в ней мудрость. Академиков, и то не всех пускаем. И вот, представьте, сторож... Бывший фронтовик, а за бутылку сатанистов на ночь допускал. Манускрипты средневековые переснимали. До них не добрались, а он понес заслуженное. К запретному знанию не тянет, нет? А в смысле суеверий?
– Научный атеизм сдавал.
– Вот это хорошо. Вообще-то сторожа, особенно из пожилых, к нам неохотно, вы понимае-те... Но против Сатаны у нас два раза в ночь моторизованный патруль. А в случае чего - там пьянь ломиться будет, баптисты, мусульмане, сектанты, разные... оружие имеется. И безотказное. Телефон!
– И для наглядности взялся за трубку.
На выходе старуха спросила:
– Подошел? Тогда чтобы ровно в двадцать ноль-ноль.
Ослабив цензуру по случаю лета, в "Хронике" давали "Америку глазами французов". Еще "оттепельный", хрущевский, но все еще запрещенный до 16-ти. Александр прорвался на него впервые, когда ему было тринадцать, и сейчас с волнением ожидал свидания со сценой, где калифорнийка бежит по кромке пляжа Биг Сур, не обращая внимания на медленно, но верно сползающие под мокрой тяжестью полосатые трусы...
Без пяти восемь он чмокнул Инеc в ухо.
В Комитет вошел под бой стенных часов, но комплимента не дождался. Бабка, как на счетах, перебрасывала в коробке рафинад.
– Посчитала. Понял?
– Что?
– А то что знаю вас, скубентов. И чай не трогай. Вишь, зашит?
Цыбик грузинского был заметан черными нитками.
Старуха задвинула ящик.
Думку, на которой сидела, она унесла с собой в кошелке. Сидеть было жестко. Над головой мотался маятник.
Ушла уборщица Аза, молодая и красивая татарка. Спустилась другая, худая и высокая. Отнесла швабру с ведром и вернулась. Под халатом ситцевое платье на бретельках. Застежка сбоку сколота булавкой, что не скрывает салатовый цвет трусов. Руки исколоты, под мышкой кустик белесых волос, под глазом синяк.