Дочь генерального секретаря
Шрифт:
– Ну?
– Под колпаком ты. Как я понял, составляют твой портрет. Что, где, когда, кого и почему. Особенно насчет Инеc. По любви с ней или виды имеешь?
– Какие?
– Известно... В западном направлении.
Александр влез с головой под кран. Вода была тепловатой, но когда он отбросил мокрые волосы назад, чернота в глазах прошла.
С полотенцем Иванов вынес червонец.
– Хватит? Предки на Сочи мне прислали, но я на каникулы отсюда ни ногой.
– "Железный занавес" штурмуешь?
– Э,
Он нажал ручку у себя за спиной.
Запрокинув оплетенную бутыль из-под "Гамзы", нагота в кровати обливалась, глотая воду. Полоски снятого бикини сверкали так, что Александр схватился за грань и зажмурился. Удостоверившись, что с кадрой все в порядке, Иванов обратил на него изумленные глаза:
– Не нравится?
– Прости. Просто период такой, что впору "Крейцерову сонату" сочинять.
– Случилось что-нибудь?
– Угу. Разбит мой Эрос в пух и прах.
– Смотри. Где Эрос отступает, там сразу этот, как его - Бог смерти... Сам же говорил. Возвращайся, друг. Сашок?
Оставляя единственного кредитора в недоумении и тревоге, Александр, пятясь, вышел в коридор и закрыл перед собой эту дубовую дверь с четырехзначной латунной цифрой.
Бесконечную сумму страданий государство свело к цифре 5 (пять) рублей. Несмотря на очередь из распаренных женщин, в сберкассе не преминули возвысить голос:
– За аборт?
Смотрели на него, как на убийцу. Оставляя след пальцев на черной пластмассе, он соскреб бумажку.
Пустые дворы. Земля трескалась, как асфальт. Пух тополей вдоль бордюров свалялся грязной ватой. Из-за серо-кирпичных углов тянуло то карболкой, то помойным гниением. Пятиэтажки унылого цвета. Одна нежилая.
Он вошел и вернул проштампованный счет.
– К ним нельзя.
Медсестра взяла передачу - в полиэтиленовом мешочке два кроветворных граната. Приобретенных у таджика на рынке.
– Писать не будете?
Она подозвала других сестер, чтобы показать, как, сидя на ступеньке, он выбивает на машинке то, что самому показалось больше похожим на угрозу:
Я люблю тебя. Не разлюблю никогда.
– Будете ждать ответ?
Он был по-французски и от руки:
Моi поп plus. Donne-lui troisroubles*.
* Не я тебя. Дай ей три рубля (фр.)
Трех уже не было, но он отдал последний.
Вышел, увидел скамейку.
Перебитая рейка приподнялась под ним.
В зарешеченных ямах полуподвала и на первом этаже окна были забелены. Выше из них, навалившись, смотрели соотечественницы. Простоволосые. Выдавив груди в разрезы
Он скрестил руки и сжал себе бицепс.
Как по команде, окна опустели.
Инеc не появилась.
Он поднялся и взвалил на спину тяжесть машинки. Между домами потягивало гарью. Асфальт проспекта отражал закат, который догорал в стеклянных крышах рынка.
Закат был жуткий над Москвой - багрово-черный.
* * *
Четверть века назад в дорогое поместье Парижа влетел "ситроен". Он был облеплен неболь-шими мужчинами в черных костюмах и кепках. Они соскочили с подножек. Одни бросились к дверце, другие к дверям фешенебельного "Матерните".
Вперед животом вышла женщина.
Она родилась в Мадриде. Отец там работал на цементном заводе. Потом перевез их к морю. В рыбном городе Бильбао он купил лавку - зелень, овощи, фрукты. Девочка разносила корзинки с заказами. Каждый плод вымыт, корзинка накрыта крахмальной салфеткой. Девочка тоже была аккуратной.
Когда начался контрреволюционный мятеж, Пасионария стала ее героиней. Революция - это женское дело. Те же цели. Только победа революции в Испании может освободить женщину так, как свободна она на заре коммунизма - в СССР. Если погибнет революция, снова будет как прежде. Насилие. Одеждой! широкими юбками до щиколоток, рукавами до запястьев, высоким и строгим воротничком. Религией! журналы, романы - только с церковного дозволения. Театр, кино только после консультаций с католическим цензором. Танцы на публике только местные и народные.
Современных будет нельзя. Ни косметики, ни губной помады. Об этом писали газеты, которые читала девочка - Muchachas, Mujeres, Emancipation*.
Обещая права на работу, равную зарплату, открытие яслей и детских садов и далее - иногда - легализацию аборта, эти газеты, однако, считали, что мужчина все равно впереди. И особенно на войне. Только любимый еженедельник Mujeres libres** шел дальше, утверждая, что надо покончить с подчинением женщины интересам других. Фронт для нее не только, где стреляют. Враг не только франкисты. За спиной у каждого свой "внутренний враг". Родители, дети, мужья. Семья - вот второй ее фронт. Социальная революция - только начало. После ее победы испанские женщины должны совершить свою собственную.
* "Девушки", "Женщины", "Эмансипация" (исп.)
** "Свободные женщины" (исп.)
В 15 она ушла из дома на курсы медсестер. Было много работы - но Бильбао пал.
А потом и вся Республика.
За Пиренеи, во Францию, она эмигрировала пешком. В концентрационном лагере для испанских беженцев в Перпиньяне научилась по-французски. Освобожденная в 19 по причине войны, она пошла в Резистанс. Я знаю только два эпизода из этой войны моей матери.