Дочь горного короля

Геммел Дэвид

Тови закрыл печь, снял фартук, вытер чистым полотенцем испачканное мукой лицо. Выпеченные хлебы лежали на деревянных поддонах, на шести полках, и наполняли пекарню своим дивным запахом. Тови и теперь, после стольких лет, не переставал упиваться им. Взяв наугад одну ковригу, он разрезал ее пополам. Хлеб вышел легкий, высокий, без пустот. Стальф, подмастерье, испустил шумный вздох облегчения.

– Да, недурно. – Тови отрезал два толстых ломтя, намазал маслом, дал один пареньку и вышел во двор.

Только что взошедшее

солнце освещало вершины гор, с севера дул свежий ветерок. Старое трехэтажное здание пекарни стояло в середине деревни. Прежде в нем помещался совет («Когда нам дозволялось его иметь», – мрачно подумал Тови). Здесь все дома были крепкие, каменные, старинные, а ниже по склону лепились деревянные, победнее. Пекарь вышел на дорогу и взглянул вниз, на реку. Несколько женщин уже стирали там, колотили белье о прибрежные камни. Вдова Маффри, вся в черном, шла к общественному колодцу. Он с улыбкой помахал ей, она кивнула в ответ. Кузнец Грейм, разжигавший свое горнило, перешел через улицу. Сажа пятнала его густую белую бороду.

– Доброго тебе дня, пекарь.

– И тебе того же. Денек, похоже, славный – ни единого облачка. Я вижу, у тебя бароновы серые в стойлах. Загляденье, не кони.

– Да, хороши – чего не скажешь об их хозяине. У одного копыто треснуло, и у обоих раны от шпор. Мыслимо ли так обращаться с животными? Выбери-ка мне ковригу с коркой черной, как грех, и мякишем белым, как душа монашки.

– Бери то, что есть, и будь доволен, потому как лучшего хлеба не найти во всем королевстве. Стальф, вынеси кузнецу каравай.

Мальчик вышел с хлебом, завернутым в муслиновую салфетку. Грейм выудил из кармана кожаного передника две медные монетки и бросил их в протянутую ладонь Стальфа. Тот с поклоном вернулся в дом.

– Доброе лето. – Кузнец запихал в рот отломленную краюшку.

– Хорошо бы и осень такой же была, – ответил Тови.

Карлик Баллистар, взобравшись по крутизне, отвесил обоим поклон.

– Доброе утро. Не опоздал ли я к завтраку?

– Смотря по монетам в твоем кошельке, коротышка. – Карлик вызывал у Тови беспокойство и потому раздражал.

– Монеты ни одной, зато дома висят три зайца.

– Сигурни добыла, поди? Не пойму, с чего она с тобой так щедра.

– Думаю, я ей по нраву, – беззлобно ответил Баллистар.

Тови и ему вынес хлеб, сказав:

– К вечеру принесешь самого лучшего из твоих зайцев.

– Почему ты так зол на него? – спросил Грейм, когда карлик ушел.

– Потому что на нем проклятие. Придушить бы его сразу, как только родился. Что от него проку? Ни охотиться, ни работать. Кабы не Сигурни, он мог бы поступить в цирк и зарабатывать на жизнь честным путем.

– Ты становишься ворчуном на старости лет, Тови.

– А ты все толстеешь.

– Да, правда. Но я еще помню, как носил красное, и буду этим гордиться до самой могилы. Как и ты.

Пекарь, смягчившись, кивнул.

– Хорошие были времена, Грейм. Больше уж они не вернутся.

– Задали мы им жару, верно?

Тови покачал головой.

– Мы показали им, как должны умирать храбрецы – а это не одно и то же, дружище. Их рыцари крошили нас, как капусту, а наши клинки звякали об их броню, не принося никакого вреда. Что за резня была, о боги! Век бы этого не видать.

– У нас были плохие вожди. Сила Гандарина не передалась его сыновьям. Ну да что поминать дурное. Начинается новый день, свежий, ничем не запятнанный. – Кузнец вздохнул и ушел в свою кузню, а Тови в пекарню.

Стальф молчал. Он видел, что мастер задумчив, и слышал разговор двух стариков. Ему не верилось, что толстяк Тови некогда носил красное и сражался на Золотом поле. Прошлой осенью Стальф побывал на месте сражения. Там стояли курганы, числом тридцать четыре, и под каждым лежал целый клан.

Ветер над полем пугал Стальфа своей силой и заунывным воем. Дядя, Март Однорукий, держал мальчика за плечо уцелевшей костлявой рукой.

«Здесь погибли наши мечты, паренек. Здесь покоится наша надежда». – «Сколько же народу полегло в битве, дядя?» – «Десятки тысяч». – «Но король остался в живых». – «Верно. Он бежал в теплый край за морем, но его отыскали там и убили. Теперь в горах больше нет короля».

Март подвел племянника к одному из курганов.

«Вот тут стояли люди Лоды, плечом к плечу, братья в жизни и в смерти. – Он поднял обрубок левой руки и добавил с кривой улыбкой: – Часть меня тоже осталась здесь. Не только рука. Мое сердце, мои братья, родичи и друзья».

Сейчас взгляд стоящего у окна Тови был таким же отрешенным, как у Марта в тот день.

– Можно мне отнести хлеба маме? – спросил мальчик. Тови кивнул. Стальф завернул в платок две ковриги, но голос мастера остановил его на пороге:

– Кем ты хочешь быть, малец, когда вырастешь?

– Пекарем, мастер, таким же искусным, как вы, – ответил Стальф и шмыгнул за дверь.

Сигурни любила горы, и долины между горами, и густой темный лес. Но больше всего любила она гору Хай-Друин, уходящую заснеженной вершиной в облака. От утесов Хай-Друина веяло стихийной мощью, и ветер перед зимними бурями шептал волшебные речи. «Я Вечность, одетая в камень, – говорила гора. – Я всегда была и всегда буду».

Эбби, отпущенная на волю, парила над склонами Хай-Друина, Леди бегала в высокой траве, высматривая здоровым глазом зайцев и крыс, Сигурни сидела у Озера Слез. На островке в его середине виднелись пестрые утки. Эбби, покружив над ними, опустилась на прибрежное дерево, и всполошенные утки бросились в воду.

Сигурни, две недели питавшаяся одной зайчатиной, с удовольствием бы отведала жареной утки.

– Эй, Леди, сюда! – Собака прибежала, и Сигурни, показав ей на уток, шепнула: – Возьми!