Дочь императора
Шрифт:
– Это правда, – отвечала Эдвига. – Моя бедная голова идет кругом… Минутами мне кажется, что я схожу с ума… Слушай хорошенько… У меня была подруга детства, Матильда фон Реверс, теперешняя баронесса фон Гейерсберг. Она живет в нескольких милях отсюда, около Гейльброна. Мы любили друг друга, как сестры… Мы давно не виделись, но это ничего не значит… Я к ней писала и поручила ей Маргариту. Я окончу письмо… Как только я допишу его, ты пойдешь к Филиппу, который повезет тебя в замок Гейерсберг… Дай мне поцеловать ее еще раз, – прибавила она, удерживая Маргариту, которую Марта хотела взять к себе.
Она поцеловала ребенка и снова принялась писать.
– Баронесса фон Гейерсберг святая и чистая душа, – сказала она, продолжая писать. – Она вдова и свободна в своих поступках; она не откажет исполнить завещания своего умирающего друга… Помоги мне встать.
Опираясь на руку кормилицы, она дотащилась до маленького столика, стоявшего в углу комнаты. Она отперла один из ящиков ключом, который носила на шее, достала два запечатанных свертка, положила их с тремя написанными письмами, в большой общий пакет и заботливо запечатала его четырьмя печатями, завязав двойным шелковым шнурком.
– Отдай это письмо баронессе фон Гейерсберг, – сказала она. – Если Матильда согласится оставить Маргариту у себя и тайно воспитывать ее, то я желала бы, чтобы моя дочь узнала тайну своего рождения не раньше 18 лет. В эти годы она будет уже развитой девушкой и, чтобы ни предложил ей отец, она сумеет выбрать, и…
– Послушайте, – вдруг перебила ее Марта.
– По коридору идут, – прошептала баронесса.
– Шаги вооруженного человека… Может быть, сам барон!..
– Он! Боже мой, Боже мой!
Марта бросилась было к двери.
– Нет, нет, – сказала баронесса, хватая ее за руку. – Теперь поздно бежать. Спрячься!
– Куда же, сударыня?
– Сюда, – сказала баронесса, указывая ей на занавес огромной кровати, стоявшей по тогдашнему обычаю среди комнаты на возвышении. – Спрячься в складках этого занавеса.
– Мама, мама, мне страшно, – заговорила девочка, испуганная слезами и ужасом кормилицы и готовая расплакаться сама.
– Молчи, дитятко, Бога ради, молчи! – сказала Марта, кутая дитя в плащ.
Едва кормилица успела завернуться в широкие складки тяжелого шелкового занавеса, как мощная рука сильно потрясла дверь.
– Кто там? – спросила Эдвига.
– Черт возьми! Вы знаете кто, сударыня, – отвечал грубый и нетерпеливый голос барона. – Отворяйте!
Она еще раз взглянула на кровать, чтобы убедиться хорошо ли спряталась Марта, потом отворила дверь.
Фон Риттмарк вошел так стремительно, что чуть не сбил Эдвигу с ног.
– Где эта женщина? – спросил он, озирая комнату пытливым взглядом. – Не корчите из себя невинность, я говорю о той женщине, которую сейчас привел сюда ваш проклятый паж: его я задеру до смерти.
– Вы, кажется, видите, что я одна.
– Советую не шутить моим терпением, сударыня. Здесь у вас женщина… и ребенок.
– Ребенок? – повторила баронесса, притворяясь удивленной.
– Да, ребенок, ваша дочь, если хотите знать… Вы видите – я все знаю. Не бесите же меня ложью!
Он оттолкнул баронессу, которая стояла перед ним, и быстро обошел комнату, страшно ругаясь.
– Будь они прокляты, чертовы дети! – вскричал барон, взбешенный бесконечными поисками. – Куда запропастилась эта баба? Если она сейчас не выйдет, я клянусь ободрать ее живьем… Скажете ли вы мне наконец, где она? – крикнул он, схватив баронессу за руку, и так сильно, что она вскрикнула от боли.
– Мне больно, – промолвила она.
Он, не отвечая, выпустил руку бедной женщины и, снова принявшись за поиски, направился к кровати.
– Нет ли ее в кровати? – проворчал он.
Холодный пот выступил на лбу Эдвиги. Ее дрожащие руки судорожно стиснули ручку кресла так сильно, что сломались ногти.
Риттмарк подошел к постели; он переворошил даже подушки, но забыл заглянуть за занавес.
После минутного колебания он снова подошел к баронессе, ругаясь во всю мочь.
– Посмотрим, не посчастливится ли другим больше, чем мне! – сказал он.
Он отворил дверь в коридор и позвал своего любимого пажа Георга Мансбурга, того самого, который недавно подсматривал в коридоре.
– Георг! Георг! – кричал барон. Ответа не было.
– Георг, чертов сын, придешь ли ты? – продолжал барон.
Молчание продолжалось.
Взбешенный донельзя, барон вышел, оглашая замок перекатами своего хриплого голоса. Едва он успел выйти, как кто-то выскочил из темного угла в коридор, где сидел притаившись. Это был Филипп Гартман. Он бросился в комнату, когда Эдвига хотела быстро захлопнуть дверь.
– Барон вошел с Георгом Мансбургом через калитку, – сказал он. – Этот проклятый изменник привел его сюда. Я узнал о его возвращении, только когда его лошадь привели в конюшню. Я бросился бежать к вам, но было уже поздно.
Пока он говорил это, баронесса помогла Марте и ребенку выйти из-за занавеса, который давил их своей тяжестью.
– Что же теперь делать? – вскричала Эдвига, целуя тихо плачущую Маргариту. – О Боже, Боже, возьми мою жизнь, но спаси этого несчастного ребенка, и я умру, благословляя Тебя!
– Не попытаться ли бежать теперь? – сказала кормилица, направляясь к двери.
– Нет, нет, не сюда! – крикнул Филипп, загораживая ей дорогу. – Барон вернется; он должен быть на том конце коридора, у Георга, которого, вероятно, старается привести в чувство.
– Несчастный! Ты убил его? – вскричала баронесса.
– К сожалению нет, сударыня; хотя хватил, что было силы, но только ошеломил его.
– Несчастный мальчик! Он выдаст тебя. Барон убьет тебя.
Говоря это, Эдвига с отчаянием оглядывалась кругом и искала средства выпроводить Марту и ребенка.