Дочь Ленина. Взгляд на историю… (сборник)
Шрифт:
По команде Режиссера М. танцевальная зала поднимается и становится эшафотом. Преображается и карета. Верх ее улетает к колосникам, и карета оказывается телегой палача.
В Национальном собрании.
Председательствует депутат Верньо.
ВЕРНЬО. Слово депутату доктору Гильотену.
ГИЛЬОТЕН. Граждане депутаты! Поступило обращение к депутатам от палача города Парижа Шарля Сансона. Предлагаю заслушать этого достойного человека. (Сансону.) У вас три минуты.
САНСОН. Граждане депутаты! Как известно, палачи казнят преступников, приговоренных законом. Однако откуда взялся этот позорный предрассудок – что мы, берущие на себя исполнение закона, считаемся гражданами второго сорта?!
ГОРЗА. Это справедливо! Каждый человек должен испытывать содрогание при виде палача, многократно лишавшего жизни своих ближних. Это основано на понятиях гуманизма.
САНСОН. Решительно возражаю! Палач – одна из самых гуманных профессий. Кто ободрит идущего на смерть? Палач. Кто старается причинить ему как можно меньше страданий? Палач! И если вы, господин Горза, не дай Бог, очутитесь на эшафоте… клянусь, вы оцените мою заботливость.
Смех в зале. Хохочет и Горза.
САНСОН. А ведь смеялся-то он зря…
ВЕРНЬО. Слово депутату Робеспьеру.
РОБЕСПЬЕР. Я не любитель длинных речей. Скажу коротко. Гражданин Сансон прав. Но, покончив с неравенством служителей эшафота, мы должны покончить и с неравенством на эшафоте… Как известно, головы рубят только дворянам. Простым людям суждено качаться на виселице. Защитим же равенство, граждане! Рубить головы следует всем!
САНСОН. Я в ужасе следил за тем, как они голосовали. Рубить голову всем! Сколько работы прибавится! И мне с ней попросту не справиться… После заседания я бросился к доктору Гильотену, этому замечательному человеку, так радеющему о нас – палачах.
Сансон и Гильотен.
ГИЛЬОТЕН. Вы хотите предложить виселицу для всех?
САНСОН. Нет-нет! Трупы повешенных портят нравы – преступники подолгу висят на потеху толпе. (Вздыхает.) Нет, доктор, отсечение головы – самый передовой способ казни.
ГИЛЬОТЕН. И как прекрасно, что, благодаря революции, этим передовым способом теперь смогут воспользоваться все!
САНСОН. Но сколько может быть таких казней? (О, если бы я мог тогда представить!) И какой поистине железной должна быть рука палача… Ведь если осужденных будет слишком много, устанет рука, и казнь обратится в страшные мучения…
ГИЛЬОТЕН. Мне нравится, что вы заботитесь о высоком качестве своей работы… Значит, следует найти механизм, который действовал бы вместо руки человека!
САНСОН. Браво! Именно!
ГИЛЬОТЕН (с упоением). Конечно! Нужна машина! Мы обратимся к нашим ученым. В век Революции передовая нация должна казнить передовым способом!
САНСОН. Браво!
ГИЛЬОТЕН. Механизируем вашу работу! С наслаждением общаюсь с вами! Нечасто встретишь такого думающего палача.
САНСОН. Все – для блага Отечества, гражданин… И у меня уже есть на примете один изобретатель.
САНСОН. Вечером ко мне пришел Шмидт – немец, настройщик пианино, один из тех двух-трех людей, друживших со мной в те годы.
Дом палача Сансона. Входит Шмидт.
САНСОН. Воскресными вечерами мы с ним играем дуэтом – он на клавесине, я на виолончели. И моя жена Мари – у нее отличный голос – поет… Да, наконец, я женился. С возрастом страсти улеглись, и дочь палача из Марселя дала мне тихое семейное счастье… Шмидт – прекрасный механик, и я поведал ему о своих затруднениях.
Шмидт и Сансон играют арию Орфея. Мари, Шмидт и Сансон вместе нежным хором поют: «Потерял я Эвредику, Эвредики больше нет…»
ШМИДТ. Надо, чтобы твоя приводила человека в горизонтальное положение… Она самая удобная для любого механизма… (Все втроем продолжают петь: «Потерял я Эвредику, Эвредики больше нет… Больше нет!») Жди моя до воскресенья… Моя будет думать.
САНСОН. И чудо! Уже в следующее воскресенье Шмидт придумал. Я позвал Гильотена. В то воскресенье у нас как всегда проходил музыкальный вечер…
Сансон, Шмидт, Гильотен и Мари – жена Сансона.
Мари поет: «Потерял я Эвредику, Эвредики больше нет… Больше нет!»
САНСОН. Гражданин Шмидт изучил все способы, применявшиеся прежде. Сохранились две немецкие гравюры Луки Кранахского и одна итальянская – Ахила Бончи, рисующие механические способы казни. (Разворачивает чертеж.)
ШМИДТ. Но моя сделала сама. Ставь два столба, и между ними висит лезвие. Она двигается между столбами.
САНСОН. Осужденный при этом лежит на животе, привязанный к доске.
ГИЛЬОТЕН. Прекрасно! Использует право на последний отдых… К тому же это не только поза отдыха – это поза любви, если хотите… Это важно для наших депутатов-гуманистов.
ВСЕ (поют). «Потерял я Эвредику… Эвредики больше нет…»
ШМИДТ. Она… осужденный кладется на доску точно под лезвие. Лезвия опускается и поднимается при помощи рычага. Раз (радостно) – и лезвия летит прямо на шею.
САНСОН (поясняя). Дернул веревку – и уже лезвие скользит между двух перекладин и точно падает на шею осужденного. Как это облегчит наш нелегкий, вековой труд!
ГИЛЬОТЕН. Браво! Браво! (Все по очереди целуют Шмидта.) Сегодня счастливейший день моей жизни!
ВСЕ (поют хором страстно). «Потерял я Эвредику… Эвредики больше нет».
ШМИДТ. Но мой не хочет вмешивать себя в этот штук. Не надо говорить про мой.
САНСОН. Я предлагаю назвать этот… не побоюсь слова «великий»… великий механизм в честь главного энтузиаста – доктора Гильотена!
ВСЕ (хором). Гильотина!
ГИЛЬОТЕН (прослезившись). Благодарю вас за доверие, друзья мои…