Дочь лесника
Шрифт:
Ага, такой скажет... Кройхту почему-то очень хотелось узнать, почему закончились неудачей мои попытки увлечь рекламодателей своей писаниной, ну я и объяснил ему разницу между обычным для местных условий рекламным объявлением и продающим текстом. Объяснил, конечно, в общих чертах и на отвлеченных примерах. Я, разумеется, понимал, что сам он отбивать у меня хлеб не будет, но черт его знает, кем он руководит и чем вообще занимается? Раз уж я умею то, что местным недоступно, нет никакого смысла делиться секретами мастерства, пусть это мастерство здесь и сейчас пока что и не востребовано. Однако же, наговорил я, судя по всему, достаточно, чтобы мой новообретенный знакомый сделал
Двадцать четвертый номер по улице Белых Ворот оказался строением, куда как непростым. Изрядных размеров трехэтажный особняк, да еще стоящий не на самой улице, а несколько в глубине весьма обширного участка, обнесенного изящной кованой оградой, - это, по столичным-то меркам, уже само по себе целое состояние. Да и привратники или как тут они называются, больше походили на охранников. Опять же, зачем на воротах сидеть вчетвером, если и одного хватило бы?
Еще двое дежурили в прихожей. Один сразу же отправился докладывать о моем прибытии, другой остался наблюдать, как немолодая служанка приняла у меня шляпу и пальто, и как я потом гляделся в зеркало, дабы убедиться в отсутствии каких-то изъянов в своем виде. Изъянов никаких я не обнаружил, разве что щеки с ушами красные, но с мороза оно и понятно, так что когда вернулся докладчик и пригласил следовать за ним, я пошел даже без особого волнения. Почему-то в этот момент неизвестность меня не пугала, а вот предстать перед Кройхтом в нетоварном виде я опасался. Какого, спрашивается, черта извозчики тут рассекают исключительно в открытых экипажах, а? Ладно там летом, а сейчас, ближе к концу февраля, прошу прощения, конечно же, позднего зимника, закрытая карета была бы куда более комфортабельным транспортным средством...
Вот с такими неуместными мыслями я и попал в гостиную, поразившую меня своей скромностью, нет, не скромностью даже, а простотой. Кабинет того же Стеннерта смотрелся куда как солиднее и я бы сказал, богаче.
– Здравствуйте, господин Миллер!
– Кройхт широко улыбнулся. По-доброму так улыбнулся, можно даже сказать, что искренне.
Я поприветствовал Кройхта, тот пригласил меня присесть в кресло возле низенького столика, сам уселся в другое.
– Итак, господин Миллер, - начал Кройхт, - как вы уже поняли, вчера в библиотеке была проверка, и вы ее успешно прошли. Конечно же, все ваши рекомендации и характеристики по служебной линии я читал, но хотелось, тем не менее, составить и личное впечатление.
Очень хотелось спросить: 'И как, составили?', но не стал. Слишком нахально было бы, надо же и некоторую совесть иметь, иногда хотя бы. Однако же вопрос, пусть и не был произнесен вслух, явственно повис в воздухе, поэтому Кройхт и ответил:
– Составил, Федор Михайлович, составил.
И ответил, мать его, на чистом русском языке. Надо полагать, лицо мое напоминало всем известную картину никому не известного автора 'Приплыли!', потому что Кройхт (да он, блин, такой же Кройхт, как я Миллер!), улыбнулся во всю ширину лица, громко хлопнул в ладони и сделал мне знак подождать. Ждать пришлось недолго. Открылась неприметная боковая дверь и та же служанка поставила на столик поднос с графином прозрачной жидкости, но явно не воды, двумя рюмками и - у меня аж слюнки потекли - тарелками с нарезанными ломтиками розоватого сала, пупырчатыми солеными огурчиками и большими ломтями черного, кажется, даже бородинского, хлеба.
– Ну что, познакомимся по-настоящему?
– весело предложил Кройхт и не дожидаясь моего положительного
– Кстати, Павел Андреевич, а почему Локас Кройхт?
– спросил я, когда мы выпили за знакомство. Водка местная, кстати сказать, оказалась замечательной, а уж огурчики...
– Потому что 'кройхт' по-имперски 'камень', то же самое, что по-гречески 'петр'. А 'локас' - 'малый', как и 'павел' по-латыни. Бабушка у меня верующая очень была, рассказала мне про мои имя да фамилию. С детства запомнил.
Выпили еще, на этот раз под сало с черным (бородинским, настоящим бородинским!) хлебушком.
– Вы, Федор Михайлович, сюда откуда попали? Что из России, ясно, я про время?
– Восемнадцатое июля две тысячи шестнадцатого года, - ответил я. Надо же, помню. Ну да, забудешь такое...
– И каким образом, если не секрет?
А что тут секретного? Рассказал я и про мостик на краю леса, и про знакомство с Николаем, Серегой да Алинкой, даже про дурачества с селфи не умолчал. Попутно, правда, пришлось пояснять, что такое селфи и как это вообще - фотографировать телефоном. Отметил для себя, что раз таких подробностей Петров не знает, то попал сюда намного раньше нас. Так и оказалось.
– Да, схема, в общем, стандартная - заинтересовать необъяснимым объектом, - емко подытожил Петров и чему-то усмехнулся.
– А я сюда попал восьмого октября девяносто третьего. Задержался допоздна на работе, выхожу, коридор пустой, лампы через одну горят, иду и вдруг вижу дверь, которой никогда не было. Вот и зашел. Еще дверь за собой по привычке закрыл - и...
– И где оказались? Тоже в лесу?
– Ну что вы, Федор Михайлович, в каком лесу?
– Петров аж поморщился.
– Это вы из леса в лес попали, а я из одного коридора в другой...
В разговоре повисла пауза. Сообразив, что продолжать Павел Андреевич не очень-то и хочет, я попробовал зайти с другой стороны.
– В девяносто третьем году? Двадцать три года, значит, тут уже?
– Нет, шестнадцать всего, - ответил Петров и пояснил: - Здесь не всегда разница во времени на момент прибытия сюда соответствует той, которая была при исчезновении на Земле. Проверено уже, экспериментальным, можно сказать, путем.
Хм, шестнадцать лет, значит? Глядя на лицо Павла Андреевича, не верилось. То, что он постарше меня, я, конечно, заметил, но чтобы настолько...
– Да не смотрите так, Федор Михайлович, - Петров налил еще по рюмашке, - я действительно здесь шестнадцать лет и мне сейчас, если просто считать года, без учета их разной продолжительности, семьдесят четыре. Не выгляжу?
– Не выглядите, - согласился я.
– Что самочувствие ваше после перехода резко улучшилось, сами-то уже заметили?
– Заметил, - снова признал я.
– Вот и я о том же! Переход на всех нас так действует. Вы еще лет восемь-десять будете ощущать, как становитесь здоровее и моложе, это я вам обещаю.
Повинуясь приглашающему жесту Петрова, я взял рюмку, мы чокнулись и выпили. Да уж, за такое выпить стоило. Еще как стоило!
– Потом, правда, снова начнете стареть, только очень медленно, не так, как вроде бы положено, - добавил извиняющимся тоном Павел Андреевич.
– В общем, годков сто десять жизни я вам готов предсказать, из них стариком вы будете не так уж и долго, где-то не больше последних десяти-двенадцати лет. Но все равно, согласитесь, неплохо.
Неплохо?! Это что, издевательство? Да о таком я и не мечтал даже, уж последние лет двадцать точно, а тут на тебе! Примерно в таком духе я и ответил Петрову, но тут же моя циничная натура взяла свое, и я добавил: