Дочь мадам Бовари
Шрифт:
Через несколько лет Галя превратилась в кругленькую дамочку, любящую сапфиры. «Королевский камень!» – говорила она со значением. В своих огромных сережках, которые муж ей подарил на очередную годовщину свадьбы, она ложилась спать.
– Галя, там полкило бриллиантов и два огромных сапфира. В этом спать нельзя!
– Мне – можно, – возражала Галя.
Детей у них не было. Поначалу Костин переживал, а потом смирился и, чем дальше, все реже и реже представлял, как бы он жил, если бы у него был сын или дочь. «Я – писатель, мне нужен покой. Галя вон на цыпочках ходит, когда я работаю. А дети бы отвлекали, шумели. Потом, у нас и так насыщенная жизнь. Путешествуем, собираем антиквариат», – думал он, разглядывая расставленные в идеальном порядке статуэтки, подсвечники, вазы.
Всю свою жизнь Галя подчинила борьбе за здоровье мужа. Все мыслимые диеты были апробированы на несчастном писателе. Костин, слегка склонный к полноте, сначала охотно
За всю семейную жизнь с Галей Костин пережил один серьезный роман и два мимолетных приятных знакомства. Знакомства прошли почти незамеченными как семьей, так и Костиным. А вот бурный роман со студенткой Литературного института, пышной поэтессой Асей, завершился неожиданно, хотя обе стороны клялись в любви до гроба. Как-то, наведя справки, Галя набрала номер домашнего телефона Аси.
– Не отпускайте Вадика домой, если он выпил. Пусть у вас переночует, а домой может приехать завтра, не раньше обеда. Я что-то устала, отдохнуть хочу, – сказала Галя ошалевшей от удивления любовнице мужа.
Надо ли говорить, что Костин примчался домой в этот вечер раньше намеченного им же самим времени. Дома он вдохнул запах пирогов и увидел тестя и тещу, которые, смеясь, играли с дочерью в скрабл. На столе стоял коньяк, конфеты, фрукты. В этой домашней атмосфере было что-то уютное, незыблемое, что-то, что было в любимых Костиным английских романах.
– Ну, здравствуй, зять! Сто лет тебя не видел! Вот, вчера только из Брюсселя прилетел. Гостинцев вам привез – шоколаду бельгийского, коньяка французского. Садись, выпьем!
Костин посмотрел на жену. Она ему ответила мягким, доброжелательным взглядом, в котором нельзя было прочесть ничего, кроме заботы.
– Ты поужинаешь или коньячку с балычком просто?
– И поужинаю, и балычка, и коньячка, – ответил растерявшийся Костин.
На этом история с поэтессой Асей закончилась. Галя ни разу не напомнила Костину про измену, но на чеку была всегда…
Костин был умным и опытным мужчиной. Он отлично сознавал, что каркас его жизни держится на двух опорах – творчестве и семье. Выбей одну из опор – рухнет все.
Вадим, прекрасно относившийся к родителям жены, все-таки здраво полагал, что можно забыть поздравить тестя с Днем чекиста, но ни в коем случае нельзя позабыть о годовщине первого поцелуя с женой. Поскольку эта забывчивость будет стратегической ошибкой. Вадим также никогда не забывал, что у жены есть подруги. И спектакль «Какой у меня щедрый и трепетный муж» перед ними необходимо играть, не фальшивя. Костин не жалел денег на огромные цветочные веники, на ящики с дорогим дамским вином и французский шоколад. «Основа семейного счастья – это отличная память!» – говорил он и сбивался с ног, разыскивая старое издание книжки «Заповедник Аскания-Нова», по которой в четырехлетнем возрасте училась читать его жена. Книжка была найдена, теща и жена ревели белугами в припадке сентиментальности, а подвыпивший тесть пробурчал на ухо: «Ну, ты хорек! Я бы до этого не додумался!» И в конце концов Вадим Петрович понял, что жить под одной крышей со счастливой Галей экономически выгодней, психологически комфортней и просто приятно. Галя наверняка все уловки мужа видела насквозь, но и она не была дурой, предпочитая в этих вопросах не выводить его на чистую воду.
Однако случались моменты, которые даже самый умный и дальновидный мужчина не может предсказать или предотвратить.
«Вот и вчера…» – Вадим Петрович зажмурился. Видение женщины, тоненькой, светлой, в необычном, цвета оливок костюме. Девушка была такая высокая, такая гибкая, что была похожа на ящерку с маленькой короной из светлых волос – они были заплетены в косу и уложены наверху кругом. Вадим Петрович так и не понял, как эта девушка попала на его юбилей, но точно знал, что случайных людей там не было. Значит, это была или чья-то знакомая, или сотрудница какого-то издания, которая пишет о нем, но которую в лицо он до сих пор не знал. Лицо. Да, лицо было удивительное – удлиненное, тонкое, с глазами цвета… «А какие у нее глаза?» – Вадим Петрович бережно лелеял воспоминание о вчерашней незнакомке. Ему хотелось вспоминать ее неторопливо, в подробностях – как и что она сказала, как танцевала с неуклюжим писателем-фантастом Егоровым, как она прощалась. «До свидания, я очень рада была познакомиться с вами поближе», – сказала девушка-ящерка, подавая белую тонкую руку. Вадим Петрович пожал ее, хотя ему очень хотелось прильнуть к этой руке губами. «Ну да! Галя бы об этом сразу же узнала! Хотя, с другой стороны, что такого – поцеловать руку женщине?! – Костин перевернулся на другой бок. – Впрочем, понятно, если бы эта женщина была старая и толстая, ничего бы в этом такого страшного не было. А если поцеловать
Часы в кабинете пробили два часа дня. Вадим Петрович с неохотой вынырнул из своих воспоминаний. Надо было все-таки встать, показаться жене. Ее недовольный голос тревожил Костина. Сегодня ему хотелось, чтобы в доме было спокойно, тихо, а мелкие домашние дрязги и ссоры не отвлекали его от воспоминаний о молодой женщине-ящерке.
Что жизнь налаживается, Берта поняла, как только поймала себя на желании задержаться на работе допоздна, а утром приехать как можно раньше. Ей нравилось наводить порядок – все, что «нахозяйничал» Георгий Николаевич, требовало скрупулезности, неторопливости и усидчивости. Все, что просила Лиля Сумарокова, требовало полета фантазии, смелой мысли и отважного творческого подхода. Берте все это очень нравилось. А еще она поняла, что от ее работы зависит «лицо» издательства, то есть она что-то решает в глобальном смысле.
– Думаю, что во многом мы с тобой сходимся, а потому я не хочу мешать тебе. Делай, как ты считаешь нужным, главное, чтобы издательство работало, – сказала как-то Лиля, изучив некоторые предложения по реорганизации работы.
Берта всегда была высокого мнения о себе, она понимала, что сейчас работает за десятерых, но Лиле она была благодарна и за поддержку, и за определенную свободу. Конечно, то, что было несколько лет назад – собственное огромное дело, деньги, известность, – это все сразу так компенсировать было невозможно, и все же… Берта была почти счастлива. Она с удивлением замечала за собой это легкое, почти веселое, приподнятое состояние духа, когда хорошо становится от любого, даже самого пустякового события. «Вот оно – почувствуйте разницу! Это как раз обо мне… Как же я ее чувствую!» Берта наслаждалась жизнью, которая была и интересна, и потихоньку двигала ее вперед. Она еще боялась думать о том, что потеряла, она уже старалась не думать, чего она счастливо избежала, она старалась пока не строить планы. Ее «Алмазный полумесяц» так и стоял – без верхнего этажа, без крыши, без отделки. Берта потихоньку узнала, что владельца у него пока нет. Но на городские аукционы он выставляется регулярно… «Кто-то сбивает цену… Хотят купить – денег не хватает, вот и ведут политику – мол, уже столько раз пытались продать – никому не нужен», – это Берте сообщила одна знакомая из той, прошлой жизни. «Кто бы это мог быть? Впрочем, не все ли равно, пока я – вне игры, а потому не буду себе забивать голову. Но мало ли…» – Берта очень часто думала на эту тему.
Свое свободное время Берта делила между чтением и прогулками по городу. Подумать только, эти два обычных занятия теперь доставляли ей огромное удовольствие. Читала она сейчас запоем – просыпаясь воскресным утром, она принимала душ, завтракала и опять забиралась в постель. Около дивана всегда лежала стопка книг, и она, в зависимости от настроения, выбирала одну из них. Уютно устроившись, она так могла провести почти целый день. Ей наступившее относительное равновесие было приятно – работа, отец, который наконец оправился от неприятностей и теперь работал с Саней, домой в Москву не спешил. «Дочка, я безмерно рад тому, что твоя история завершилась. Теперь тебе надо научиться жить совсем другой жизнью, нормальной, от которой ты отвыкла. А нормальная жизнь – это та, которой жили мы все, в нашем доме, с бабушками и дедушками», – писал отец в письмах. Берта понимала, что имел в виду отец, – она и сама этой жизни была рада.
Она сама за собой замечала вдруг откуда-то взявшуюся мягкость, внутренние сомнения, колебания. Берта, усмехаясь про себя, называла это взрослением.
В день намеченной встречи с Костиным Лиля проснулась очень рано. Еще лежа под одеялом, она втянула живот, провела по нему рукой и удовлетворенно улыбнулась – безумной жестокости диета дала свои плоды. Лиля скинула несколько килограммов, у нее опять появился изящный подбородок, лицо стало остреньким, выразительным, от полноватой благодушности не осталось и следа. Еще накануне она сходила в парикмахерскую, и результатом этого визита стала короткая стрижка с длинной челкой. «Чем старше женщина, тем короче и светлее должны быть у нее волосы», – эту взятую откуда-то фразу она твердила про себя, стараясь не смотреть, как мастер отрезал ее шикарные волосы. Она одобрила свое отражение – подтянутая, с мальчишеской прической, она себе казалась помолодевшей лет на десять. Ну, в крайнем случае на семь. Гардероб она свой тоже обновила – на смену широким одеяниям пришел узкий брючный костюм. Лиля была довольна результатом – ее теперешний облик был логическим продолжением той ее, прошлой, молодой, красивой, амбициозной. Прошедшие годы, не самые простые, добавили выдержки, стойкости ее характеру, а склад ее ума, острый, парадоксальный, позволял легко вписаться в любую модель отношений.