Дочь обмана
Шрифт:
— Но это необходимая составная часть успеха.
— Когда нет таланта, это что тесто без закваски — все равно не подымется.
— С каких это пор вы стали знатоком кулинарии?
— Я уже слишком давно в театре и разбираюсь, что к чему. На каждого, кто добирается до вершины, приходится десять тысяч таких, кто пытается это сделать.
— Но ведь кому-то это удается. Почему бы не ей? Я считаю, она должна хотя бы получить возможность показать себя. Она ведь выступала в своей деревне.
— Ну, лондонский зритель — это вам не то, что в деревне.
— Разумеется,
— Так значит, вы собираетесь представить ей этот шанс. Вспомните, скольким вы уже пытались помочь. И какую благодарность за все это получали. У некоторых даже хватало нахальства еще и ругать вас за то, что вы не преподнесли им успех на блюдечке с голубой каемочкой, как они того ожидали. Когда у них что-то не получалось, они вас же в этом и обвиняли, называли завистницей. Упаси нас, Господь, от этих дрязг!
— Я считаю, у каждого должен быть свой шанс, — настаивала мама.
— Но ведь она приехала в Лондон, — вставила я. — У нее есть сила воли, целеустремленность. Вы сами не раз говорили, что в конечном счете это играет не последнюю роль.
— По крайней мере, мы могли бы посмотреть, что она умеет, — сказала мама.
— Прежде, чем заниматься благотворительностью, вспомните, что у вас занято шесть вечеров в неделю, да еще плюс к тому дневные спектакли.
— Я помню об этом, — сказала мама. — Но я твердо убеждена, что каждому должен быть дан шанс.
Она зевнула.
— Спектакль сегодня удался. Столько раз вызывали, что я думала до утра не отпустят. Приятно, когда аплодируют стоя. Кажется, что «Мауд» уже так давно на сцене.
— И еще кажется, что вам давно пора в постель, — сухо заметила Марта.
— Знаю, — ответила мама. — Завтра, наверное, не смогу подняться.
Какая она хорошая, какая добрая, подумала я. Она так заботится об этой девушке. Несмотря на сегодняшний триумф, ее первые мысли были о ней, и я знала, что мама сделает все возможное, чтобы помочь ей.
Наивысшая добродетель, подумала я, — это любовь к людям. Подчиняясь внезапному порыву, я подошла к ней и расцеловала.
Лайза Феннел пробыла у нас уже больше недели. Мама прослушала ее и пришла к выводу, что у нее очень неплохой голос и ей хватило бы нескольких уроков, чтобы исправить небольшие погрешности. Танцевала она тоже вполне прилично. Мама договорилась, что Лайза будет брать уроки у одного ее знакомого учителя пения.
Когда Дезире овладевала подобная идея, она становилась неудержимой. По словам Марты, в своей благотворительности она не знала никакой меры и нередко делала глупости, пытаясь помочь этим неудачницам. Но ведь это ее экипаж замешан во всей этой истории, настаивала мама, и она должна попытаться хоть как-то загладить эту вину перед бедной девушкой, перенесшей такой удар. Ведь ей и без того приходится трудно — нужда, неустроенность. Поэтому мама считала вполне естественным, что она берет Лайзу под свое крыло. Предполагалось, что она некоторое время поживет
Ее немногочисленные пожитки были перевезены из каморки, которую она снимала. Бедность этого жилья потрясла меня не меньше, чем маму. Я вполне разделяла мамины чувства по отношению к этой девушке и так же, как она, всей душой стремилась помочь Лайзе. Нам обеим было ее ужасно жаль.
После того, как Лайза отзанималась три раза с учителем пения, мама объявила Марте и мне:
— Не понимаю, почему бы Долли не взять ее хористкой. Мне всегда казалось, что хор у нас несколько жидковат.
— Жидковат! — вскричала Марта. — О чем это вы?
— В том номере, когда девушки кладут руки на плечи друг другу и делают большой батман, они должны стоять ближе друг к другу. Некоторые дотягиваются с трудом, и это портит всю картину.
— Глупости, — отрезала Марта. — Это одна из лучших танцевальных вставок.
— Она могла бы быть еще лучше. Тебе так не кажется, Ноэль?
Я не замечала, чтобы девушкам было трудно дотягиваться, но мне пришлось согласиться с мамой.
— Да, — сказала я, — не мешало бы взять еще одну танцовщицу.
— Я поговорю с Долли, — сказала мама.
Я присутствовала при этом разговоре с Долли.
— Я не хочу, чтобы это происходило при Марте, — сказала мама. — Она, конечно, примет его сторону, а ты, Ноэль, останься. Ты — его слабость и, вообще, он уважает молодость. При тебе он не станет так кипятиться.
И я осталась.
— Долли, — сказала она. — По-моему, хор у нас жидковат.
— Жидковат? — воскликнул Долли.
— Мне так кажется.
— Это всего лишь еще одно из твоих «кажется».
— Эта девушка, — продолжала мама, — она совсем недурна. Для нее это стало бы прекрасным началом и, к тому же, экипаж был все-таки мой. Я подумала, если бы нам удалось протолкнуть ее в хор, это был бы выход для меня и именно то, что ей нужно.
— Ты полагаешь, мне больше нечего делать, кроме как проталкивать хористок в наш кордебалет только из-за того, что они бросаются под ноги твоей лошади?
— Эта девушка так несчастна. Долли, пожалуйста, выслушай меня.
— При условии, что ты не будешь говорить о проталкивании твоей протеже в мой кордебалет.
— Твой кордебалет! Кто сделал спектакль таким, каким он есть? Я.
— Не без моей помощи и еще многих других. У артистов всегда раздутое самомнение.
— Долли, ты ведь не так глуп, каким хочешь казаться. Мы могли бы себе позволить взять еще одну девушку в кордебалет. Ты сам знаешь, что могли бы.
— Нет, — твердо заявил Долли.
— Долли, я прошу тебя.
— Я это прекрасно понимаю. У тебя голова полна бредовыми идеями о помощи всем этим субъектам, которые лезут к тебе с жалостливыми историями. Вполне в твоем духе. Это уже не в первый раз. Дашь работу этой девчонке, а назавтра сотни таких же будут поджидать тебя у двери. Они пачками начнут бросаться тебе под колеса. Вся сцена будет заполнена хористками. Для солистов просто места не останется.