Дочь палача и Совет двенадцати
Шрифт:
Барбара шмыгнула носом.
– Помнишь жонглеров, которые проезжали здесь в начале зимы? И того задорного парня с золотистыми волосами, и как он высоко подбрасывал мячи на праздник Освящения церкви? – Она обреченно рассмеялась. – Ну и везет же мне на всяких пройдох!
– Но ты ведь с ним не… – начала Магдалена.
– Я ему говорила, что не хочу! – перебила ее Барбара. – На сеновале, то и дело говорила. Сначала все было хорошо, но потом… потом он перестал слушать. Я отбивалась, но он схватил меня, зажал рот ладонью и взял, как… как собачонку! Я ничего не могла сделать. Он рассмеялся
Барбара не договорила и всхлипнула без слез. Лишь через некоторое время она нашла в себе силы продолжить.
– Жонглеры давно уехали, и только потом я поняла. Я… как будто окаменела. Я плакала целыми днями, тайком, в кровати, в лесу, чтобы вы ничего не заметили. Какой стыд… – Барбара утерла подступающие слезы. – Потом я решила избавиться от него. Но… стояла зима, и в лесу не было трав. К кому бы я пошла за отваром из можжевельника или сушеным морозником? К старой Штехлин? Она и без того все уши мне прожужжала из-за этих парней. Или, может, к отцу? – Младшая сестра горестно рассмеялась. – Он бы ни за что не поверил, что я отдалась не по своей воле! Никто мне не поверил бы!
– Тебе следовало пойти ко мне, – тихо проговорила Магдалена. – Я бы тебе помогла.
Долгое время она помогала знахарке Штехлин, и теперь к ней, уже лекарской жене, постоянно приходили люди – за травами или женским советом.
А вот собственная сестра не пришла…
– Я… я хотела, правда, – запинаясь, проговорила Барбара. – Сколько раз я приходила к вам, и каждый раз мне что-нибудь мешало… Один раз в комнате был Симон, и он так странно посмотрел на меня… потом ребятам хотелось со мной поиграть, или София начинала плакать… Я ждала и откладывала дело в надежде, что все обойдется. А теперь, боюсь, уже слишком поздно. – Барбара опустила голову. – У меня уже третий раз не идет кровь.
Магдалена тихо простонала. «Поздно, – подумала она. – Слишком поздно».
Спровоцировать выкидыш при помощи можжевельника, морозника или пижмы, чтобы при этом не навредить себе, было возможно лишь в первые недели беременности. Если девушку ловили в эту пору, ей грозили лишь денежный штраф, позорный столб или изгнание из города. Но чем больше они тянули, тем опаснее становилось применение таких трав. И дело не только в том, что девушка могла умереть под действием яда, – следовало быть готовой к смертному приговору. При этом знахарке или торговке, продавшей эти травы, также грозили петля или утопление в мешке. По этой причине молодые девушки в отчаянии убивали младенцев сразу после рождения, душили и закапывали в надежде, что никто не заметил их беременности. Другие протыкали себе живот иглами и зачастую убивали не только нерожденного ребенка, но и себя. Отец как-то рассказывал Магдалене, что женщины намного чаще оказывались на эшафоте за детоубийство, чем за колдовство.
Но она также понимала, что Барбара не способна на подобное убийство. Особенно теперь, когда маленькая София каждодневно напоминала ей, насколько хрупок и раним этот маленький человечек.
– Что сделано, то сделано, – произнесла Магдалена через некоторое время, и черты лица ее обострились. – Ребенок у тебя в животе,
Барбара уставилась на нее в ужасе.
– Но… как ты себе это представляешь? Я беременна…
– Пока еще на третьем месяце. Если выйдешь замуж сейчас, никто и не задумается, от кого ребенок на самом деле. Но придется найти жениха в Мюнхене. Отцу знать об этом не следует, ни в коем случае. Симону, впрочем, тоже. Это останется между нами, – Магдалена взяла Барбару за руку и крепко пожала ее. – Я прослежу, чтобы в мужья тебе не достался какой-нибудь монстр, обещаю. Даю тебе слово старшей сестры.
– К черту, не стану я выходить замуж ни за каких палачей! – закричала Барбара. – Сколько раз еще повторять? Выкиньте эту идею из головы! Отец, ты, даже Штехлин – все пытаются указывать мне, что делать и как жить… Просто оставьте меня в покое!
– А ты снова будешь выжидать, как ждала все эти недели? – стояла на своем Магдалена. – Хочешь ждать, пока ребенок не появится на свет? Нечестивая дочь палача с внебрачным ребенком? Тебя прогонят из Шонгау, как дворнягу, как поступали со всеми незамужними матерями! И это еще не всё. Ты хоть подумала, что это значило бы для семьи? Особенно для отца?
– Что это за семья такая? – прошипела Барбара. – Семья нечестивцев… Люди бегут от нас, как от чумы!
– И все-таки это твоя семья, – тихим голосом ответила Магдалена. – Другой у тебя нет.
До них вдруг донесся тихий, тонкий плач. Магдалена оглянулась и увидела Петера, он шел к ним по снегу с маленькой Софией на руках.
– Мама, клянусь тебе, я ничего не делал! – заверил сын. – Она просто плачет без конца. Я даже пытался читать ей вслух.
– Болван, – Магдалена улыбнулась, несмотря на мрачное настроение. – Если малютка плачет, то она либо голодна, либо запачкала пеленку. Я ее уже покормила, – она взяла к себе Софию и сморщила нос. – Значит, второе.
Дочь палача осторожно положила Софию на доски причала и размотала шерстяной сверток, куда Петер завернул ее перед выходом. Как она и опасалась, сложенный под попой платок оказался мокрым и грязным. Только вот второй пеленки у Магдалены с собой не было.
– На, возьми, – Барбара неожиданно шагнула к ней из-за спины. Она перестала плакать и теперь протягивала сестре платок. – Моя косынка, потом ведь можно постирать…
Магдалена с благодарностью взяла платок и завернула в него Софию. Малютка снова была довольна, что-то лепетала и тянула руки к маме.
– Она такая красивая, – прошептала Барбара, и грусти в ее голосе уже не было. С первого же дня, когда она помогала знахарке Штехлин принимать роды, между ней и Софией установилась особенная связь.
– Хотя вряд ли ей удастся потанцевать на собственной свадьбе, – с горечью отметила Магдалена. – С ее-то ногой…
– Значит, останется незамужней, как ее тетя, – отозвалась Барбара со слабой улыбкой. – Меня тоже называют дьяволицей, – она сухо рассмеялась и смахнула слезы. – Две дьяволицы – Барбара и София! Ну как, звучит?… По мне, так пусть все мужчины убираются к дьяволу!