Дочь палача и театр смерти
Шрифт:
Однако, заглянув ему в глаза, блестящие на фоне морщин, живые и внимательные, бросив взгляд на его плечи, крепкие, как дубы, и ладони, которые он с хрустом стиснул в кулаки величиной с пивные кружки, Магдалена поняла, что поспешила с выводами. В свои почти шестьдесят лет, мучимый тяжелым похмельем, отец по-прежнему имел весьма внушительный вид.
Куизль взглянул на стражника Андреаса, который беспокойно покачивал алебардой, и губы его скривила усмешка.
– Что ж, идем, – проворчал палач. – Главное, когда отправляешься на собственную казнь, привести себя в порядок.
Примерно
Цирюльня находилась на самой окраине, недалеко от Аммера. Перед Фронвизером был небольшой уютный сад, где всходили первые целебные травы. Сквозь пыльное, покрытое паутиной окно Симон различил тысячелистник, подорожник и лаванду. Дикий чеснок был уже в цвету, и его запах чувствовался даже в комнате.
По чашам, бутылкам и горшкам, стоявшим на полках возле печи, Симон понял, что Каспар Ландес был типичным представителем старой школы цирюльников. Здесь сплошь были ингредиенты так называемой египетской медицины: залитые спиртом змеи и лягушки, жир, вытопленный из останков казненных, и, конечно же, мумиё – бурый порошок, считавшийся всеисцеляющим средством. У Симона тоже имелся такой в Шонгау – правда, он не верил в его действие, но пациенты неизменно требовали у него это снадобье. Иногда он даже применял пилюли из размолотой черепной кости, и, как ни странно, это показало определенный результат при лечении припадков. Но когда Фронвизер рассказывал горожанам о новомодных микроскопах, с помощью которых можно было обнаружить маленьких червей в крови больного, то видел в их глазах лишь недоумение.
Симон полночи провел в раздумьях, действительно ли верным было решение остаться в Обераммергау в роли цирюльника. Лишние деньги им в самом деле не помешали бы. Кроме того, так он получил возможность подольше побыть с Петером. С другой стороны, не исключено, что и другие его пациенты в Шонгау перейдут к этому шарлатану Рансмайеру. Не говоря уже о том, что по возвращении Магдалена задаст ему жару. Еще ранним утром Симон написал для нее письмо и отдал посыльному. Он просил ее о понимании – и в то же время сам понимал, что доставляет ей кучу хлопот.
Правда, была еще одна причина, почему Фронвизер решил здесь задержаться. Он пришел к этому только ночью.
Дело было в том распятом.
Его охватило прямо-таки ребяческое любопытство. Так было всякий раз, когда он сталкивался с чем-то загадочным. Эту черту характера цирюльник разделял со своим ворчливым тестем, Якобом Куизлем.
Что же происходило здесь в действительности? Вся деревня была охвачена ненавистью и страхом. Симон остро ощутил это на улицах, а после – и особенно – в часовне, когда осматривал убитого. Казалось, каждый видел в другом врага.
Фронвизер потянулся, встал с жесткой скамьи, потом прошел в коридор и поворошил угли в печи. Прежде чем поразмыслить над тем, что принесут ему ближайшие дни, необходимо было выпить кофе. Симон жить не мог без этих маленьких черных зерен и всегда брал их с собой в поездку. Он даже обзавелся небольшой ручной мельничкой. Цирюльник тщательно размолол зерна, насыпал в горшок и залил кипящей водой. Комнату сразу наполнил аромат, который обострял его мысль. С дымящейся кружкой в руке Симон вернулся за стол, закрыл глаза и глотнул обжигающий напиток. Первый глоток всегда был самым приятным. Сейчас он допьет кофе и сразу отправится проведать Петера, а потом…
Скрипнула входная дверь, в коридоре послышались тихие шаги. Симон вздрогнул и отставил кружку. Кто бы это мог быть? Может, Георг Кайзер привел к нему Петера? Но он, вероятно, постучал бы… Симону вдруг вспомнились рассказы об умерших, которые в течение нескольких недель после кончины еще бродили по дому. Он встряхнул головой.
Я с ума сойду в этой деревне…
Шаги стихли так внезапно, словно вошедший только сейчас заметил, что в доме кто-то есть. Симон затаил дыхание, но и в коридоре теперь стояла мертвая тишина. Цирюльник бесшумно поднялся и взял подсвечник, стоявший на столе. Вооружившись, подкрался к двери и взялся за ручку.
В этот миг у него под ногой скрипнула доска. По ту сторону двери раздался громкий топот – кто-то побежал по коридору к выходу. Симон бросился следом и в дверях успел заметить, как незваный гость свернул направо, в тесный проулок, ведущий к Аммеру. Это был крупный мужчина в шляпе, из-под полей которой выглядывали огненно-рыжие волосы.
– Эй, ты! – крикнул Симон ему вслед, мчась по коридору. – Стой! Какого черта тебе здесь…
Он угодил ногой в стоявшую у порога миску с жиром, которым натирали обувь, поскользнулся и повалился в грязь перед дверью. А когда вскочил, незнакомца нигде не было видно.
Оскорбленный, Симон отряхнул запачканную конским навозом одежду. У него не было ничего на смену. Если он действительно хотел задержаться в Обераммергау, ему следовало получше следить за своей внешностью. Его пугала сама мысль о том, что ему, возможно, придется надевать одежду покойного цирюльника. Симон осторожно оглядел усеянную коровьими лепешками дорогу, на которой играли несколько одетых в лохмотья детей. Они с любопытством подняли на него глаза.
– Вы видели человека, который только что выбежал из дома? – спросил он.
Но дети не ответили, только смотрели на него, даже с некоторой враждебностью. Потом они вернулись к игре в шарики.
– Премного благодарен, – пробормотал Симон. – Воистину вы достойны зваться жителями Обераммергау.
Он вернулся в дом и собрался уже пройти в комнату, но обнаружил возле очага нечто странное.
Там стояла маленькая резная фигурка.
Она сразу бросилась Симону в глаза, поскольку в отличие от покрытых копотью горшков и сковородок была новой и совершенно чистой. Он не помнил, чтобы видел ее здесь прежде.