Дочь реки
Шрифт:
— Пойдем, — уронил и направился прочь из хоромины, по пути захватив мантию, подбитую куньим мехом.
Они спустились в людный двор, где толклись, еще не решаясь входить, весечане, что прибыли с ней и Рарогом. Тот стоял среди кметей, которые все же сгрудились вокруг, то ли любопытствуя, то ли угрожая слегка. Текли между ними разговоры даже, да в тепло изб пока никто чужаков не приглашал. Мужики мерзли помалу и злись, конечно. Все расступились, пропуская Владивоя, который, ни на кого не глядя, спустился с крыльца и повернул вдоль теремной стены на дружинное поле. Гроза, продолжая семенить за ним, встретилась взглядом с Рарогом — и тот поспешил следом.
Много собиралось теперь видоков — для чего — неведомо пока. Но Владивой явно что-то задумал — и холодом мазало по спине от мыслей разных, противоречивых. У ристалищ тоже оказалось много гридей. Они все повернули головы к появившейся вдруг на дворе гурьбе. Но Владивой и теперь мимо прошел. Только махнул воеводе Вихрату, который был тут, как обычно с утра. Вся вереница людская нырнула под сень уже потерявших листву лип. Дорожка повела дальше, к святилищу Перуна, что скрывалось в самой глубине рощи, в окружении дубов, которые высоко поднимали свои верхушки над остальными деревьями.
Тихо завывал ветер в круге частокола. Юркал в проем ворот и растворялся, ударив в лицо. Владивой первым вошел на капище. За ним — Вихрат.
— Ты ведь жрец Перуна, воевода, — зычно проговорил князь, как все встали вокруг, теснясь к бревнам ограды.
Тот кивнул, подходя ближе. И сам приглядывался к правителю, верно, пытаясь понять, что тот скажет в следующий миг. Владивой поднял руку и раскрыл ладонь, на которой лежал перстень Грозы. Со своего пальца он снял почти такой же и, сложив их вместе, встряхнул, прислушиваясь, как звенит серебро. И так ясно звук этот разнесся по тихому в ожидании капищу. И даже лик Перуна, склонившего над князем дремучую голову в шапке с широким околышем, как будто омрачился еще пуще.
Владивой положил на требный стол один перстень и повернулся к Вихрату.
— Руби.
Тот брови вскинул, как будто не понял, что от него хотят. Или решил вдруг, что князь тронулся умом. Но ладонь его все же легла неуверенно на оголовье висящего на поясе топора.
— Зачем, князь? — спросил он осторожно и отчего-то оглянулся на Грозу.
— У тебя есть топор, я тебе велю — вот и руби, — усмехнулся Владивой.
Вихрат вдохнул тяжко и подошел к требищу, снимая оружие с пояса. Замахнулся коротко, взглянув на чур Перуна и опустил точным тяжелым движением на поблескивающий перстень. Тихо звякнуло — и сердце подпрыгнуло до самого горла. Две серебряных дуги разлетелись в стороны от удара, а Владивой положил на стол второе кольцо. Указал на него взглядом. Воевода рассек его тоже и замер, сжимая топор в опущенной руке.
— Тем я перед ликом Перуна и перед взорами всех, кто собрался здесь, — заговорил Владивой, обращаясь к онемевшей толпе, — говорю, что Гроза Ратиборовна больше не жена мне. Все обряды, что нужны еще, будут справлены в святилище богинь. Надеюсь, что они простят меня за то, что я поторопился сломать перстни. Да дело не терпит. Слишком долго и без того терпелось… Зря сделалось.
Гроза и хотела что-то сказать, а не могла. Горло будто сжалось в кулаке при взгляде одном только, каким встретились они с Владивоем после того, как он замолчал. На щеках его играли желваки, а в глазах стояла такая стужь нестерпимая, что жутко становилось. Сколько боли они причинили друг другу. Сколько думал князь, что будут они снова близки, как раньше было — а не получилось. Потому что время утекло, поменялось многое. И попытка угнаться за минувшим оказалась плохой затеей.
Гроза ясно видела сейчас красноватые шрамы на его шее — под светом холодного осеннего ока. И на кисти его, в которой он недавно еще перстни сжимал. И казалось, что шрамы не только на его теле остались. Но и в душе ее — тоже. Как бы то ни сложилось, а не отбросишь из памяти все, что случилось прошедшим летом. Как круто повернулась жизнь — и верить хотелось теперь, что только к лучшему.
Владивой еще недолго смотрел на Грозу. Больше ни на кого даже случайного взгляда не уронил. И едва, показалось, заставил себя шаг сделать — а там просто ушел с капища. Люди зашевелились, тихо обсуждая то, что увидели. И кололи Грозу взглядами со всех сторон явственно осуждая. Она не стала терпеть, не стала виниться перед ними, зная что только в этом был правильный исход.
Она повернулась и, проталкиваясь между сомкнувшихся вокруг плеч, подошла к Рарогу.
— Идем? — улыбнулась через силу, хоть улыбаться не хотелось, и поймала его руку в свою.
Он кивнул только и повел ее прочь с капища. Оставаться в Волоцке больше не было надобности. И скребло еще внутри мыслью, что все случилось слишком холодно, слишком резко — только лишь волей Владивоя, который запер вдруг все свои чувства где-то в глубинах души. Чтобы больше не ранить. Чтобы все же позволить Грозе пойти без препятствий той дорогой, что она выбрала.
— Нам бы вернуться до самых больших снегов, — Рарог обнял ее за плечо, как только они скрылись с людских глаз. — Волох скоро встанет на стоянку недалеко от Кременья. Хотел его и остальных на свадьбу позвать. Как весна будет.
Гроза покачала головой, невольно улыбаясь его торопливости. Да, теперь ей разве что к лету можно будет замуж вновь идти. Да то ее мало беспокоило. Узы, что связывали ее с любимым, были гораздо крепче обрядных.
— А там они куда? Зимой-то по рекам не больно походишь.
— Кто в Белом Доле осядет. Кто по домам… — пожал плечами Рарог.
Бывшие находники по-прежнему оставались на службе у князя, хоть и не растеряли до конца своей славы. Да и замашек, думается, тоже.
— Не хочешь к ним вернуться? — Гроза глянула на него искоса, чуть прищурившись.
— Мне и рядом с тобой битв хватает.
Она легонько ткнула любимого кулаком в грудь — и они чуть быстрее пошли через полупрозрачную липовую рощу до терема. А там — снова в путь. Да теперь уж, кажется, туда, где будет их ждать спокойствие до поры.
Эпилог
Гроза осторожно спустила ногу на только едва протаявший из-под снега берег, удерживая теплый сверток с дочкой одной рукой, а другой, опираясь на ладонь мужа. Огляделась: весь Пороги еще как будто не до конца сбросила зимнюю сонливость. Стояли недвижимо кругом одетые в темную, влажную бронзу сосны. Только едва качалась в самой вышине приглушенная зелень их хвои. Слышались где-то голоса людей — вдалеке, на улице. Лежали подтаявшие пятна снега в тенистых ямках и низинках, пронзенные тонкими иглами прошлогодней травы. Шуршало все едва слышно, дышало огромной грудью проснувшейся весны. Еще немного и начнется пахота. А там и сев: закрутится коловорот во всю силу, только и успевай дни отсчитывать в хлопотах.