Дочь реки
Шрифт:
— Я понесу? — Рарог склонился к лицу Грозы, отвлекая ее от воспоминаний, что вереницей поплыли перед взором. Не слишком-то приятных, да тех, что из памяти все равно не выбросишь. Верно, где-то там, недалеко от дома Милонеги, стоят еще обгоревшие останки сенника. Вряд ли стали хозяева отстраивать новый на том же месте. Отметил огонь — значит, нужно в покое оставить, не бередить, не то может вновь несчастье приключиться.
Гроза отдала дочь в руки отца, а тот принял ее бережно. Взглянул в спокойное личико спящего ребенка — улыбнулся — и пошел впереди.
Нынче им непростое дело предстоит. Подступил тот срок, когда в любой день могла матушка Грозу за собой позвать. Уже скоро Красная горка, а значит, вышло время спокойной жизни ее среди людей. И как бы ни уговаривала она себя поверить в то, что как-то все разрешится само собой и река не станет забирать ее у мужа и ребенка, из их дома, который только вот-вот к весне отстроили усилиями всех весечан, которые рады оказались принять обратно наследника нынешнего старшего волхва Велеса.
Недолгой оказалась их опаска и злость. Стоило только собрать вече общее и рассказать, что затянувшаяся немилость богов все же сменилась милостью, как люд перестал мерять Рарога взглядами искоса. Хоть даже после возвращения их с Грозой из Волоцка, ждали еще, что вот-вот и нагрянет князь в Кременье. Передумает отпускать бывшую меньшицу. Уже давно осталась позади та была сила, что наполняла их племя в давние времена. Теперь они опасались князя не меньше, чем другие, еще с пару десятков лет назад всерьез замахиваясь на княжий стол.
Да только Рарог и Гроза знали, что когда-то время это смутное закончится и придут дети детей — и кто-то из них станет новым князем. И не увидят они того, может, а все равно на душе светлее становилось.
И помалу все успокоилось. А как довелось Грозе освободиться от уз с Владивоем, так благожелательность кременчан становилась все ощутимее с каждым днем. Появились и подруги помалу, и женщины старшие все норовили чем помочь. Вот и в Пороги провожали с наставлениями и надеждой, что Гроза вернется прежней, что не заполнит собой река ее душу, не унесет прочь, чтобы выстыла и забыла то, что согревало ее так долго.
Маленькая дочка, родившаяся лишь луну назад, тихо покряхтывала на руках Рарога. А он держал ее крепко, но бережно — такую маленькую по сравнению с ним. По сравнению даже с Грозой. Они прошли мимо веси, не заходя ни к кому, не показываясь даже у околицы — нечего другим знать пока зачем они сюда пришли нынче. Вывела тропка тенистая, сырая, темнеющая влажной землей к капищу богинь — Гроза зашла туда и оставила заранее подготовленные требы. Постояла немного, глядя в лицо Лады, что излила однажды свою теплую и в то же время тяжелую волю, заставляя сделать выбор, над которым многие размышляли бы полжизни. Богиня смотрела спокойно с высоты своей — резными глазами, глубокими пусть и неподвижными.
Еще долго идти пришлось через лес влажный, неподвижный, хранящий в глубинах своих оплывшие сугробы, все усеянные хвоей и чешуйками коры. Вот и показалось Ледное озеро, что помалу сбрасывало звенящие зимние оковы. Край его темнел широкой полыньей, вода покачивалась неспешно, словно силы пробовала. Знать, скоро уж то время придет, когда разольется озеро вширь, затопляя и этот лужок — до самой стены леса.
Оставив Рарога дожидаться в беспокойстве и нетерпении, Гроза прошла по широкому бережку к краю воды — и лед, еще лежащий зеленовато-белыми кусками на поверхности озера, вздохнул как будто, заколыхался.
— Жалости пришла просить? — холодный голос уперся в спину глиняным осколком. Не пришлось долго ждать. Закаменело все как будто от лопаток до пояса от стылости этой сердитой. — Дитя вот принесла.
— Я не прошу жалости, — на сей раз Гроза повернулась к матери смело.
Та опустила взгляд на ребенка в ее руках. Недавно накормленная и перепеленутая дочь спала спокойно — на счастье. Да только жаль, что матушка и подойти не захотела, чтобы взглянуть на внучку. Чего от нее еще ожидать можно было? Радости? Тепла — вряд ли. Для нее дитя — только помеха.
— Чего же ты хочешь? — вила подплыла неспешно, не замарав подола о влажную, в землистых брызгах, траву.
— Я хочу, чтобы ты оставила меня дома.
— Твой дом не в Кременье.
— Мой дом там, где я решу, — упрямо возразил Гроза. — Я всего лишь наполовину вила. Я много думала о том, и… У меня есть выбор. Только прошу — не мешай.
Качнулась сырая прохлада над землей, как вила вздохнула протяжно. Колыхнулась ее рубаха, словно туман.
— Я и без того вижу крепкую связь, что держит тебя среди людей. Что никто не хочет остаться, так как ты этого хочешь. И я вижу отметины на теле — добровольно связала себя с ним накрепко. Душу свою отдала.
Гроза невольно сделала несколько шагов навстречу виле, ощутив, как подернулись легким покалыванием знаки, что нанес ей Веглас на предплечье, тем отдав ее под защиту Велеса и связав с Рарогом накрепко. Она зацепилась ступней за кочку — покачнулась чуть — и дочь недовольно завозилась в теплом одеяле.
Вила все же опустила взор на ребенка. И все разглядела, как бы ни пыталась Гроза прикрыть личико дочери краем покрывала. Может, и незачем ей знать, видеть? Чтобы не запомнила, не успела протянуться нить, что после исковеркает еще одну жизнь.
"Отпусти ее, вила, — вдруг явственно донес уверенный голос ветер, проскользнувший вдоль берега. — Она с моим волхвом связана. И воля ее крови для него не опасна. Он — сила ее. Желание ее остаться. И ты не в праве заставлять".
Гроза сразу голос тот узнала: узнала и вила, потому как замерла, прислушиваясь.
— Ты не имеешь надо мной власти.
"Иногда и моей воли достаточно. Ни к чему глубины чертогов Макоши тревожить. К ее ответу взывать".
Мать задумалась крепко. И показалось — застыла, будто осколок ледяной глыбы — только рубаха ее все покачивалась от ветра. Но она вдруг вновь подняла взор на Грозу. Приблизилась неспешно вплотную и, коснувшись холодной ладонью ее щеки, легонько поцеловала в лоб.
— Я надеяться буду, что люди не причинят тебе боли больше, чем ты уже пережила. Что тот, кого ты выбрала, всегда будет оберегать тебя и твою дочь. Но не забывай тоже: когда-то время придет, и ей доведется встретиться со мной. И встать на самый край той дороги, с которой ты сумела свернуть.
— Кровь не водица… — усмехнулась Гроза горько. — Так говорят.
— Вода — всегда наша кровь, — вздохнула мать. — Ты — дочь реки. А она — внучка.
И знала Гроза, что дочери ее придется однажды хлебнуть забот. И мыслей тягостных: также, как ей. Но теперь она знала тоже, что сумеет ее к тому подготовить. И сумеет придумать, как уберечь.