Дочь роскоши

Таннер Дженет

Наступило недолгое молчание. Где-то в долине снова прокричал филин – это был низкий страдающий звук, прорезавший напоенный сладостью воздух. Он отозвался в душе Софии отголоском ее сердечной тоски.

Дитер снова дотронулся до ее руки, быстро стиснув пальцами, потом он притянул ее к себе и нежно поцеловал в лоб.

– Мне сейчас надо идти, любимая. Но я приду завтра – если ты уверена…

Ее сердце вздымалось и падало.

– О да, я уверена!

– Хорошо. – Его пальцы снова быстро сжали ее ладонь, а потом он ушел, его серая тень растворилась в наступающих сумерках.

София нежно прикоснулась к тому месту

на лбу, где коснулись его губы, и пошла домой. В первый раз за все эти годы она чувствовала себя по-настоящему счастливой.

Катрин предпочла уйти, когда следующим вечером пришел Дитер. Она была в ярости и даже на миг не могла представить себе, что ее сестра может оказаться в таких отношениях с немцем. Она была исполнена решимости не принимать в этом участия.

– У Вэлеса есть немного граммофонных пластинок, он хочет, чтобы я их послушала. Я весь вечер буду у него.

– Тебе надо будет прийти до комендантского часа.

– Только если его здесь не будет. Если он собирается остаться здесь, я проведу ночь у Сильви. Ее мать не будет против.

– И я думаю, ты объяснишь им, почему не хочешь идти домой, как сказала тогда насчет приемника, – ядовито набросилась на нее София.

– Я не говорила! Ты же знаешь, что я сказала только Сильви!

– Это ты так говоришь. Но если это так, тогда на нас донесла Сильви.

– Она бы этого не сделала.

– Ты же слышала, Дитер сказал, что кто-то донес на нас.

– Может, это Бернар. Он тоже знал о нем.

– Не говори глупости! Бернар не стал бы…

– А что скажет Бернар, если узнает, что ты встречаешься с немцем? – спросила Катрин. – Он так хорошо к нам относился, а ты собираешься так его обидеть.

– О, перестань, перестань! – закричала София, прижимая руки к ушам. – Разве не имеет значения то, что я хочу? Это не первый встречный. Я любила его еще тогда, когда была моложе тебя. Мне надо встретиться с ним, понимаешь?

– Нет, не понимаю, – ровно сказала Катрин. – И никто не поймет.

– Не говори никому, пожалуйста…

– Почему ты должна волноваться, если не делаешь ничего плохого?

– Потому что для меня это очень важно и я не хочу ничего испортить.

– Ну что ж, тебе нечего беспокоиться, – высокомерно сказала Катрин, – я никому не скажу, потому что мне стыдно.

София была немного сбита с толку. Она был уверена, что Катрин поймет ее, но упорное неодобрение младшей сестры огорчало ее, особенно сейчас, когда Катрин осталась единственным членом ее семьи. Но София не могла не признать, что было кое-что в словах Катрин справедливое. Люди наверняка осудят ее, если узнают, что она встречается с немцем, а Бернар будет ужасно расстроен. София подумала, что она могла бы сохранить свой секрет от всех – их коттедж стоял далеко от других, а темнота спускалась так быстро, сразу же после вечернего чая, – но от Бернара скрыть это было бы трудно. Хотя они виделись один или два раза в неделю, но частенько он нежданно заезжал в коттедж, так что мог случайно натолкнуться на Дитера.

Придется сказать ему, решила София: при всех условиях она ненавидела даже саму мысль, чтобы обмануть его, хотя она не знала, в сущности, что сказать. Но в любом случае говорить ему пока нечего. Дитер должен вечером прийти повидаться с нею. И это может быть концом всего.

Нервный спазм сдавил горло Софии. Это может быть концом всего.

Возможно, это будет наилучшим выходом. Но, несмотря на все это, София знала, что она отчаянно хочет, чтобы это стало началом.

Это были волшебные дни, украденные у времени. Условия жизни вокруг них все ухудшались. Например, запасы продовольствия были резко ограничены, возникла угроза того, что они вообще иссякнут, война вступила в последнюю кровавую фазу, и уверенность в поражении придавала всему особый горький оттенок. Но София и Дитер едва ли замечали что-нибудь вокруг. Они были слишком поглощены друг другом, слишком заняты тем, чтобы отвоевать чарующие мгновения их утраченной юности.

Встречи их были краткими и осторожными. Иногда Дитеру не удавалось выбраться, и София понапрасну простаивала у окна. Когда они бывали вместе, у них не хватало времени, чтобы переговорить обо всем, и, конечно, не хватало времени насладиться любовью. Но по крайней мере у них была частная жизнь в эти недолгие часы, поскольку Катрин была все так же исполнена решимости избегать любых контактов с Дитером. Она всегда уходила, когда могла, а когда не могла – то запиралась у себя наверху и оставалась там, пока он не уходил.

Они почти сразу же стали любовниками, и это было самым естественным делом на свете. Их первый поцелуй был неловким: Дитер не знал эту новую, взрослую Софию, а она вдруг как-то болезненно восприняла, его немецкую форму. Но после этого все стало на свои места с такой легкостью и быстротой, которая казалась неизбежной, а потому правильной. Когда София переставала думать о своем вызывающем поведении, которого надо было стыдиться, она просто светилась от каждого прикосновения, каждого особенного чувственного мгновения. У них было так мало времени для всего – и так мало в настоящем и будущем тоже!

Но они не только занимались любовью. Иногда они разговаривали, сидели, держась за руки, склонялись друг к другу, раскрывали друг другу свои души, поверяли мысли, анализировали прошлое и пытались обрести надежду в будущем. Но тему фашизма они упорно избегали. Это была область, оба понимали, где они не найдут точек соприкосновения, ибо хотя Дитер и ненавидел все, что было сделано во имя фашизма, он все еще цеплялся за основные догматы, вдохновившие его, когда он стал членом гитлерюгенда. София считала, что невозможно требовать от него слишком многого – чтобы он полностью расстался со своими принципами сейчас, когда его жизнь и жизнь многих его друзей была принесена в жертву этим догмам. Позже, когда все кончится, он, возможно, разрешит себе поверить, что он – и все они – заблуждались. Но сейчас она и Дитер так дорожили временем, когда оказывались вместе, что не хотели тратить его на споры и выяснение принципиальных различий в мнениях.

Иногда они говорили о слепом случае, который снова привел их друг к другу, и о том невероятном везении, что именно Дитер, а не кто-то другой, обнаружил «кошачьи усы» под половицей.

– Ты разве не знала, как опасно иметь радиоприемник? – сурово спросил он ее.

– Не читай мне мораль, Дитер. У меня его больше нет.

– Надеюсь, что нет! Ты разве не понимаешь, что, если бы кто-нибудь другой нашел его, тебя отправили бы в тюрьму, а потом – скорее всего, в Германию?

– Да, знаю. Но он был в надежном месте. Все было бы в порядке, если бы кто-то не донес на нас. Кто это был? Я все еще хотела бы знать.