Дочь роскоши

Таннер Дженет

София склонила голову, щеки ее пылали, она ненавидела весь белый свет, но больше всего она ненавидела себя. Как она могла представить себе, хотя бы на миг, что Бернар окажется готов узнать столь ужасные вещи? Как она могла быть настолько самонадеянной? Что ж, теперь она знает, что он не готов. О да, он, конечно, не отказался ей помочь вот так, сразу. Он для этого слишком добр. Но он, без сомнения, был потрясен и почувствовал омерзение – и не только оттого, что она наделала, но и оттого, что она попросила его дать младенцу свое имя. Новая волна унижения окатила ее, и она согнулась под ней, мечтая как-нибудь раствориться, исчезнуть в ней, чтобы никогда больше никого не видеть– и особенно

Бернара. Она не должна была делать этого, не должна! Ей надо было придумать какой-нибудь иной выход. Все что угодно могло быть лучше, чем тот взгляд Бернара, которым он посмотрел на нее.

София вдруг с удивлением поняла, что больше всего ее расстраивает реакция Бернара. И не потому, что его отказ означал, что ей придется пытаться Бог знает какими способами решать свои проблемы, что само по себе было ужасно. Но она не могла забыть его лицо, то, как он смотрел на нее, – и это было невыносимо.

Я никогда не осознавала, как много может для меня значить его мнение, подумала она. Я милостиво принимала его привязанность, обращалась с его чувствами так, словно они ничего не стоят. И вот только сейчас, когда слишком поздно, я наконец поняла, что они для меня значили. О Господи, что же я наделала!

София прислонилась к двери и заплакала – от боли, унижения и чего-то еще. Новые эмоции, острые, как ножи, и в то же время сладостно-мучительные, захватили ее: мечта не о том, что было, а о том, что могло бы быть. Эти чувства все еще были дразняще-неопределенны, почти призрачны, непостижимы. Если бы Софии пришло в голову словами описать свое состояние, то она, скорее всего, назвала бы это мучительным чувством потери. Но сейчас это не касалось ни родителей, ни Дитера. В глубине души она понимала, что это из-за Бернара.

За неделю, пока она снова не увидела Бернара, София не раз ловила себя на том, что постоянно думает о нем.

Как нелепо, думала она, что человек, которого ты знаешь столько лет, вдруг заполняет все твое существо, и ты начинаешь думать о нем, как только просыпаешься. Возможно, включился механизм самосохранения, притягивавший ее к человеку, который, как она надеялась, мог предложить ей гнездо, где она смогла бы вскормить растущее в ней дитя. Но она вдруг обнаружила, что за ее тягой к Бернару стояло не только желание безопасности и надежности, но и физическое влечение. Каждый раз, когда она представляла себе его лицо, ей казалось, будто сладостно-острые струны звенели внутри нее, она вспоминала томление страсти, испытанное ею, когда его руки обвивали ее. Это было глупо, неразумно, но странно волнующе, и все же отчаянно угнетало ее, тем более теперь, когда Бернар стал для нее недоступен. Почему она не чувствовала к нему ничего подобного тогда, когда была желанна ему? Вот, вот оно, еще одно безумие в этом безумно-перевернутом мире!

Временами – обычно в те часы, когда она утром просыпалась с дивно-свободным ощущением, когда ее не терзала тошнота, – София позволяла себе думать, что Бернару она все еще дорога. В конце концов он обещал держать с ней связь, возможно, когда он свыкнется с мыслью о ее положении, он даст ей еще один шанс. Но оптимистичное настроение обычно не задерживалось. София тут же лицом к лицу сталкивалась со своим выходящим за рамки приличия поступком и не могла представить себе, как Бернар может простить ее – или тем более любить – сейчас, когда он знает о ней всю правду.

Самое лучшее, что она сможет сделать, когда война окончится, – это уехать в Англию. Она найдет работу, чтобы обеспечивать себя и ребенка, там никто не будет указывать на нее пальцем и обвинять в коллаборационизме. Она надеялась, что в Англии никто не будет знать о ней, и людям будет все равно, кем она была.

Она лишь надеялась, что ей удастся уехать до рождения ребенка – лишь бы скорее закончилась война.

День проходил за днем, и каждый был похож на предыдущий. София жила как заведенная, стараясь планировать свою жизнь и в то же время не слишком много думать о своих проблемах и невзгодах. Но они всегда приходили к ней по ночам – эти обвиняющие затененные лица, они шепотом высказывали свои сомнения ветру, который со свистом проносился вокруг домика, стучал в ставни.

И вот однажды вечером, когда она выходила из зубоврачебного кабинета, то увидела на улице Бернара. Он стоял и ждал ее.

Застенчивость овладела ею, когда она увидела, как он стоит там со своим велосипедом.

– Бернар.

– София, я все обдумал. – В голосе его слышались новые для него жесткие нотки. Сердце Софии оборвалось.

– Прости меня, Бернар. Мне не надо было… Он перебил ее.

– Я женюсь на тебе и дам младенцу свое имя – принимая во внимание, что мы будем жить семьей, если бы все… было нормально. Для остальных я хочу, чтобы мы выглядели как обычная счастливая семья. Но хочу кое-что прояснить и для тебя. Если я когда-нибудь узнаю, что ты меня хоть как-то обманешь, я не только брошу тебя – черт меня побери, – но я сделаю так, что весь Джерси узнает правду! Ты понимаешь, София?

– О Бернар.

– Ты понимаешь? Я не буду с тобой возиться и не позволю еще раз выставлять себя дураком.

Она кивнула. У нее вдруг ослабли коленки, она была на грани слез.

– Я больше никого не хочу, Бернар. Я буду тебе хорошей женой, обещаю. Я по правде люблю тебя, Бернар. – Она положила руку ему на рукав, и он коротко засмеялся. – Это правда, я люблю тебя. Я не понимала этого, пока не увидела, что могу тебя потерять…

Она оборвала себя. Он не сделал ни малейшего движения к ней. Она вдруг испугалась этого нового Бернара. Раньше она всегда чувствовала, что может обвести его вокруг своего мизинца. Ну а теперь он сдерживался. Он был уязвлен, но повернул эту боль так, что она стала его преимуществом, использовал ее для самозащиты. Не так-то просто будет сломать эти баррикады. Если она хочет, чтобы он не только женился на ней, но и полюбил ее, ей придется снова завоевать его.

Она дрожала в своем тоненьком пальтишке, желудок ее болел от голода, а вечная тошнота снова подкатывала к горлу. София была ошеломлена всем тем огромным бременем, что лежало на ней – перспективой произвести на свет ребенка и остаться при этом одной в целом свете. Но уже пробуждались "зерна надежды. Он когда-то любил ее, она заставит его полюбить ее снова. Она уверена, что он никогда не пожалеет о своем решении жениться на ней.

Бернар и София поженились очень тихо, выполнив только необходимые формальности. Никто не приподнял даже бровь от удивления. Жители острова, которые в обычных условиях разглядели бы увеличившуюся талию, были поглощены собственными делами, каждый ждал прибытия парохода Красного Креста, на котором должны были прибыть продукты, сигареты и шоколад – блаженство, о котором островитяне и не мечтали в течение месяцев голода!

Бернар переехал в Сент-Питер и вместе с Софией начал восстанавливать их оборвавшиеся было отношения. Это был долгий и деликатный процесс, тем более что теперь они поменялись ролями. Перевес сил оказался теперь на стороне Бернара, а София трепетала и была исполнена решимости сделать ему приятное. И постепенно, день ото дня в их дом возвращалось тепло, между ними медленно вырастало доверие, и все это скреплялось глубоким физическим влечением, которое Бернар всегда испытывал к Софии и на которое она начала отвечать взаимностью.