Дочь солнца. Хатшепсут
Шрифт:
С палубы своей барки, находившейся ниже по реке, Тот смотрел, как пять парусов медленно двигались мимо храма Амона к дворцовым докам. В его голове против воли снова и снова звучали стихи. Он наткнулся на них несколько недель назад в одном из старых свитков и теперь всем сердцем желал позабыть их.
Смотри, моё имя смердит Сильней, чем стервятник-орёл В летние дни, когда небеса горячи. Смотри, моё имя смердит Сильней,Ритмичный шёпот в ушах Тота был прерван звуком шагов Рехми-ра, который прошёл по раскалённой солнцем палубе и остановился рядом с ним.
— Тьесу, уходите. Вы смотрите на них уже целых девять дней. Я вам говорю, что пора наконец остановиться. О боги, нам следовало остаться в Мемфисе, пока всё это не закончится! Нет никакого смысла провожать их домой, видеть их перед собой каждую минуту, каждый час...
«Я должен ответить ему, — сказал про себя Тот. — Я должен сказать что-нибудь лихое и вернуться вместе с ним в павильон и выпить немного пива, хотя меня от него тошнит, и старательно притворяться».
Они могут ещё на что-то рассчитывать. Они могут продолжать говорить о терпении, о том, что правду не скроешь и что великая Маат в конце концов победит, как будто до сих пор верят во всё это. Возможно, они сами считают, что верят. Удивительно, как они ещё в состоянии обманываться.
— Тьесу.
Кому я сегодня скажу? Гибнет вчера, И насилье ложится на плечи людей. Кому я сегодня скажу? Нет сердца людского, К которому мог бы я прислониться. Кому я сегодня скажу? Добродетели более нет. Злу вся земля отдана. Кому я сегодня скажу? Страданием отягощённый, И нет утешителя мне...— Тьесу, я ухожу в тень. Вам тоже было бы лучше уйти, вы залиты потом. Идите, идите... В павильоне еда и пиво. — Шаги удалились.
У них в павильоне пиво. Ну да, и, конечно, они пили его. Глотали пиво и все свои надежды и говорили о чём-нибудь постороннем. Не о прибывших кораблях, вовсе нет. Не о том, как Амену тихо умирал весь последний год после того, как маленькая княжна, которую он преданно любил, вышла замуж за вельможу с юга. Для него успех его царя мог бы послужить частичным воздаянием. Не о радостном возбуждении Рехми-ра, который неделю назад наконец оправдался в глазах своего отца. Ни слова о царе, за которым они следуют, который не может им дать ничего, кроме несчастий, который, наверно, чем-то смертельно оскорбил самих богов. Нет, они похожи на людей, которые болели уже долгие месяцы, но пили
«Как они могут чувствовать что-то, кроме ненависти? Ведь сами боги презирают меня», — подумал Тот.
Он взглянул вниз на руку, опиравшуюся на фальшборт. Вид ладони с толстыми пальцами был противен ему просто потому, что она являлась его частью. Он сам был себе противен.
Внезапно он увидел себя со стороны, таким, каким его должны были видеть другие бывавшие во дворце, — короткую коренастую фигуру с большим носом и широким лбом, маленьким подбородком и беспомощным гневом в глазах. Его охватила ненависть к собственному телу и существу, обитавшему в нём. «Смотри, моё имя смердит сильней, чем стервятник-орёл...»
— Тьесу? — вопросительно окликнул Рехми-ра со ступенек павильона.
— Да, я иду.
Он зашагал по палубе к павильону, спрашивая себя, почему во всём Египте только эти двое не видели, чем же он является на самом деле.
В глубине души они понимают, думал он. Должны понимать. Он яростно желал, чтобы они признались в этом, отказались от него, вернулись к своим семьям и забыли бы о нём. Бремя их потерь лежало на нём непереносимой тяжестью. Но, увы, было слишком поздно. У них не осталось ничего, к чему можно было бы вернуться.
Тот вошёл под тент павильона и почувствовал, что жара, обжигавшая его плечи, сразу сменилась прохладой. Амену встал из-за стола и подставил ему стул. Тот сел, пытаясь продолжать играть, прислушиваясь к стихам, звучавшим в его голове, и с возрастающим отвращением глядя, как на стол для него ставят особый кубок, осторожно наливают туда особое пиво из только что открытой фляги, выполняя все маленькие ритуалы уважения, за которые эти двое упрямо цеплялись все эти годы, несмотря на внешне лёгкие и близкие отношения. Они ревниво блюли мысль, что он их царь, а они — его подданные.
«Притворство, притворство, — думал он. — Мы лжём друг другу».
Внезапно он почувствовал, что не в силах больше выносить это.
— Ради нежного имени Мут, сядь, Амену! Не жди, пока я сяду. — Наступила тишина. Тот повернулся к друзьям спиной. — Всё кончено. Почему не взглянуть правде в глаза и не покончить со всем этим? Вы должны жить своей жизнью. Я отпускаю вас.
— Мы не просили, чтобы вы отпустили нас, — отозвался Рехми-ра.
— Я знаю! С какой стати вы будете меня о чём-то просить? Всё кончено.
— Нет, Тьесу, ничего не кончено, — упрямо сказал Амену, — ничего даже ещё не началось.
— Всё кончено, и никогда ничего не будет.
— Нет, будет. Мы должны просто подождать ещё немного, только и всего.
— Чего ждать, скажи, во имя Амона? Пока Ма-ке-Ра умрёт от старости? Пока боги во всём разберутся и исправят? Но ведь они явно всё решили два года назад, когда я возвратился из Нубии, и расставили всё по своим местам.
— Ерунда, — возразил Амену. — Вы сами не верите в это.
«Нет, я совершенно не верю во всё это, чем дальше, тем больше, — думал Тот, глядя на него. — Я — дурак, безумец».
— Это не имеет значения, — сказал он неузнаваемым из-за презрения к себе голосом. — Пусть я не верил бы в это, всё равно моё отношение ничего не изменит. Ваша беда в том, что вы верите, будто есть правда и неправда. Вы рассчитываете, что если будете жить по справедливости, то за это воздастся.
— Конечно, конечно же, — в один голос откликнулись оба.
— Как вы можете смеяться над этим, — сердито продолжал Рехми-ра. — Все надеются на это!