Дочь Сталина
Шрифт:
«Вам предстоит тяжелое испытание: встреча с прессой в аэропорту в Нью-Йорке. Я бы хотел избавить вас от этого, но не могу», — предупреждал Светлану Кеннан. Сопровождавший ее в перелете адвокат Ален Шварц тоже волновался. Но у Светланы пока не было страха перед прессой. Она даже шутила и подбадривала оробевшего Алена.
«Микрофон и репортеры оказались у самого трапа, внизу. Я, не чуя ног под собою, сбегаю по трапу. «Хелло, я счастлива быть здесь!» — говорю я то, что чувствую всем сердцем. Фотографируйте, пишите и говорите обо мне все, что вам угодно, — я знаю, что вы сейчас не понимаете меня. Ничего, когда-нибудь поймете, как это много: сказать перед всем миром то, что думаешь» («Только один год»).
Сопровождающие
Кеннан ее предупреждал: «Вы неизбежно встретитесь с трудностями и неприятностями в этой стране, но некоторые из нас постараются сделать все, что в наших силах, чтобы помочь Вам, и я думаю, что в нашей жизни здесь Вы найдете для себя также много радостей и удовлетворения».
Но вначале Светлана обратила мало внимания на эти предостережения. Впоследствии они часто ей вспоминались… Первое время пресса к ней благоволила, журналисты пытались создать идеальный женский образ, нечто лирическое, тургеневское. Вот такой увидели они Светлану Аллилуеву, сходившую по трапу самолета:
«Это изящная, жизнерадостная женщина сорока одного года с рыжими вьющимися волосами, голубыми робкими глазами и привлекательной улыбкой, весь облик которой светился чувствами добра и искренности».
Америка встретила Светлану приветливо. Первые дни ей все здесь нравилось — великолепное шоссе Лонг-Айленда, множество женщин за рулем, совсем молоденьких и седых старух, которые небрежно вели машины, покуривая и болтая с соседями. В Москве только у двух-трех ее знакомых актрис были машины. Женщина за рулем в России редкое явление. Все это тут же отметила Светлана — опытный водитель.
После маленькой уютной Швейцарии Америка с ее просторами так напоминала Россию! Не только множество толстых мужчин и женщин с лицами славянского типа все время бросались в глаза. Американцы на удивление напоминали русских своей открытостью, доброжелательностью и гостеприимством. Позднее многие соотечественники, попавшие в Штаты, говорили то же самое, и Светлана была рада, что ее впечатление подтвердилось.
Все складывалось как нельзя лучше. Переводчица Присцилла Джонсон уже начала переводить ее книгу на английский. Светлана поселилась пока в просторном доме отца Присциллы. Ее то и дело приглашали в гости, опекали, давали советы. Американцы очень нравились Светлане, и сама Америка казалась сказочной страной. Жена фермера-арендатора, ухоженная, с модной прической, приезжала к ним на автомобиле. Обыкновенный врач-стоматолог живет в доме, который и не снился русскому академику.
Светлана наблюдала, сравнивала и все больше восхищалась страной. Правда, Кеннан продолжал ее предостерегать. «Невозможно судить о нашем обществе в целом, — писал он Светлане в конце апреля. — Необходимо разделять и различать. На самом деле — это не единое общество, а огромное поле битвы, на котором сталкиваются проблемы, важные для всего человечества. Внешняя сторона этого часто будет отталкивать Вас — она выглядит отталкивающе и для нас. Но не забывайте, что многие из нас борются, как только могут, против всех уродств и ошибок. В каком-то смысле мы ваши братья и сестры, и Вы должны симпатизировать нам в наших трудностях».
Но Светлана по-прежнему не понимала его беспокойства, все шло странно и неправдоподобно успешно — для начала. Ее пресс-конференция в отеле «Плаза» прошла благополучно. Перед кинокамерами Светлана держалась просто и естественно, по общему мнению, очень хорошо владела собой. Сообщила журналистам, что решила порвать со своим прошлым и начать
Вечером она смотрела свою пресс-конференцию по телевизору и не могла поверить, что эта передача транслируется сейчас во всех странах Европы. Ее не покидало чувство нереальности происходящего, но на душе было все так же легко и хорошо, как в день приезда. Правда, репортеры по-прежнему дежурили у ворот дома, допрашивали садовника и повара, ловили Светлану в магазине за примеркой обуви. Но она все же надеялась, что суматоха, вызванная ее приездом, схлынет и скоро ее оставят в покое.
А между тем главные испытания только приближались. Кеннан тревожился не напрасно. «Он слишком хорошо понимал Советский Союз и его возможные реакции. Он прекрасно знал свою страну. И еще — он понимал человеческую натуру и боялся, что после опьянения счастьем первых дней наступит горькое похмелье» («Только один год»),
Знакомство с «Миром свободы»
Все, что последовало за первыми счастливыми днями в Америке, сама Светлана называла «смятением». Она уже начинала уставать от суеты и многолюдья: каждые полчаса приносили корзины с цветами, кипы писем, которые она не успевала читать. Писали частные лица — доброжелатели и ругатели, общественные и религиозные организации, женские клубы, университеты и колледжи. Ее приглашали читать лекции о Советском Союзе, рассказывать о том, как она пришла к Богу, как живут женщины в ее стране.
Светлана была в отчаянии. Она не привыкла быть на виду, не привыкла к такому ажиотажу вокруг своей персоны. Ее вовсе не прельщала должность странствующего лектора «по советским проблемам». И она не представляла, как можно вещать с экрана телевизора о своих религиозных чувствах. Все были с ней доброжелательны, гостеприимны, но она отказывалась от приглашений. Светлане хотелось писать новую книгу. Общественная деятельность — не ее амплуа. Она уже начинала чувствовать какое-то мягкое, но навязчивое насилие над своей волей, и требовалось немалое мужество, чтобы устоять и продолжать быть самой собой, а не тем, кем хотели ее видеть.
Усугубило ее усталость и смятение письмо сына, полученное в это время. «Это был нож в самое сердце, — вспоминала Светлана. — Он почувствовал себя преданным, оставленным, — себя, Катю, Лену».
«…Когда мы с тобой говорили по телефону, я растерялся, услышав все то, что ты мне сказала, и не смог должным образом ответить. Мне понадобилось несколько дней для обдумывания всего этого, так как дело совсем не так просто, как это кажется тебе…
Можешь быть уверена, что твой тезис о «туризме» я понял и ни в коей мере не собираюсь уговаривать тебя вернуться, особенно после нашего разговора.
…Согласись, что после того, что ты сделала, советовать нам издалека мужаться, держаться вместе, не унывать и не отдавать Катю по меньшей мере странно. У нас здесь есть близкие люди, которые нам всегда дадут хороший совет, и не только совет, но и реальную помощь. Я считаю, что ты своим поступком отделила себя от нас, и поэтому позволь нам жить так, как мы считаем нужным.
…После твоего звонка Катя до сих пор не может прийти в себя, она переживает это гораздо тяжелее, чем мы…
…Еще раз хочу подчеркнуть, что не берусь судить о том, что ты делаешь; но уж если мы смогли довольно стойко перенести то, что ты сделала, то, надеюсь, в дальнейшем мы сможем сами устроить свою жизнь.
Постарайся все это осмыслить и понять должным образом и нас.