Дочь Сталина

Самсонова Варвара

В эти дни окружающие видели Светлану улыбающейся и счастливой. Что это было — величайшее самообладание или легкомыслие и бессердечие? Она читала письмо сына, укрывшись от любопытных глаз, снова рыдала и молила Бога о прощении за грех перед детьми. Да, они были почти взрослыми, учились, их окружали родственники и близкие. И все же в словах сына было столько обиды и боли, что Светлана была раздавлена… Она так нуждалась тогда в совете и утешении своего мудрого наставника Кеннана, но он был далеко, в Африке. Светлана написала ему и вскоре получила ответ.

Кеннан писал: «Не позволяйте себе самой усомниться в Вашей правоте… В Дели Вы следовали тому, чего требовала Ваша натура. Если

бы Вы вернулись назад в СССР, тогда, будучи врагом системы, Вы стали бы в известном смысле врагом самой себе. И все это не принесло бы ничего хорошего Вашему сыну.

…Верьте, даже перед лицом этой огромной печали, что каким-то образом, которого ни мне, ни Вам не дано осознать, Ваши мужество и вера будут в конце концов оправданны — и для Вашего сына тоже».

Неизвестно, принесло ли адресату утешение это письмо? Задумывалась ли сама Светлана Аллилуева о том, что Кеннан явно преувеличивает масштаб ее личности? Ей хотелось быть просто частным лицом, женщиной, которой хочется изменить свою жизнь, издать книгу и написать другую. А из нее упорно лепили «врага системы», героиню, бросившую вызов коммунистическому режиму, некий символ протеста против советского образа жизни. Эта роль была явно не по плечу Светлане.

На кухне в доме Джонсонов день и ночь дежурили два полицейских в штатском. Вокруг усадьбы круглосуточно курсировала полицейская машина. Боялись провокаций. Но советское посольство, как видно, не собиралось организовывать похищение перебежчицы. Москва долго не знала, что ей предпринять. И наконец грянул первый залп из тяжелого орудия. «25 июня премьер Косыгин, прибывший с визитом в США, заявил на пресс-конференции в ООН: «Аллилуева — морально неустойчивый человек, и она больной человек, и мы можем только пожалеть тех, кто хочет использовать ее для политических целей…» («Только один год»).

Брежнев, Косыгин и другие члены правительства были очень озабочены побегом дочери Сталина. После того как не удалось тихо и безболезненно вернуть ее домой, Москва попыталась воздействовать на посла США, на госдепартамент и многих влиятельных лиц, чтобы «отложить издание книги Аллилуевой, так как ее выход накануне 50-летия Октябрьской революции мог повредить советско-американским отношениям». В СССР всегда с трепетом относились к юбилеям, особенно к революционным, и пеклись больше об имидже, видимости, чем о сути.

Но издательство «Харпер энд Роу» и слышать не хотело об этом. Наоборот, издание книги решили ускорить. Потому что журнал «Штерн» в Гамбурге начал публиковать выдержки из рукописи Аллилуевой под видом «Мемуаров Светланы» с комментариями некоего Виктора Луи, корреспондента лондонской газеты, советского гражданина. Сам Луи уверял, что он был знаком с госпожой Аллилуевой и фотографии и рукопись получил от нее. Светлана это отрицала. Она считала Луи агентом КГБ и не сомневалась, что рукопись и фотографии были украдены из ее запертого стола в московской квартире.

История была довольно темной и не прояснилась до сих пор. Неясно, как попала рукопись к Виктору Луи. Очевидно, что советское правительство ему всячески покровительствовало: «дозволило» взять интервью у детей Светланы, посетить ее квартиру, завладеть фотографиями из ее письменного стола. Едва ли Иосиф впустил бы в дом пронырливого репортера без распоряжения свыше.

Светлана писала по этому поводу: «По-видимому, Москва рассчитывала, что, пока издание книги будет отложено, весь мир уже узнает о ней из «варианта» Виктора Луи с фотографиями и потеряет к ней всякий интерес. К тому же его «вариант» и комментарии развивали главные пункты советской пропаганды: «сумасшедшая с повышенной сексуальностью

и ближайший помощник своего отца». Невинная история с Каплером была раздута до «страстного романа с оргиями». «Пахнущие табаком поцелуи», которыми отец награждал меня в детстве, превратились в сенсационный заголовок: «Мой отец был хорошим человеком» («Только один год»).

Адвокат Ален Шварц неузнаваемо изменился — похудел и побледнел. Его адвокатская контора судилась в Европе с браконьерами-издателями, чтобы отстоять авторские права своей клиентки. Джордж Кеннан тоже выглядел измученным, на него давили со всех сторон. Всем вокруг Светлана приносила беспокойства, неприятности и хлопоты. Но при этом сама страдала больше всех.

После знаменитого высказывания Косыгина советская пресса, словно с цепи сорвавшись, радостно бросилась ее травить. Все газеты и журналы, от центральных до провинциальных, сочли своим долгом бросить камень в отступницу. «Богоискательницей за доллары» заклеймили ее «Известия». Большинство нищих и жадных соотечественников не сомневались, что главная причина ее побега — конечно же деньги и желание разбогатеть. А сумма гонорара за «Письма к другу» просто сводила с ума — полтора миллиона долларов! Ни одна газета не заикнулась о том, что созданный благотворительный фонд Аллилуевой перечислил на строительство больницы в Индии примерно треть этого гонорара. Это совсем не соответствовало образу алчной, истеричной и распутной перебежчицы, который старательно создавали советские газеты.

Виктор Луи взял интервью у митрополита Пимена, который заявил, что «ему ничего неизвестно о крещении Аллилуевой», она вовсе не христианка, а интересуется всеми религиями сразу». «Литературная газета» писала, что Аллилуева всегда была истеричкой и параноиком. Власти позаботились о том, чтобы создать подобное мнение о ней и за рубежом. Итальянскому корреспонденту Энцо Биаджи, сочувствующему коммунистам, предложили взять интервью у «друзей» Аллилуевой, специально для этого подобранных. Ни одного из настоящих друзей Светланы среди них не было.

Друзья сообщили, что «после смерти отца и после Двадцатого съезда она была очень несчастна, старые знакомые оставили ее, былая слава померкла. Поэтому единственный выход из мрачной жизни она нашла в бегстве за границу, а публикацией рукописи надеялась вернуть себе утраченное внимание общественности…».

Общественное Мнение в СССР было соответствующим образом подготовлено. Обыватель очень легко поддается массовой пропаганде. Аллилуеву дружно ругали и осуждали «в народе» за то, что бросила своих детей, за то, что изменила Родине и напечатала за границей клеветническую книгу о СССР, хотя книжку эту никто, конечно, не читал. В «Дневниках» Корней Иванович Чуковский писал, как летом 1967 года его навещала врач и с возмущением рассказывала о перебежчице Аллилуевой. Чуковский был поражен, с какой ненавистью эта женщина и другие его знакомые относились к совершенно чужому человеку, не зная, да и не желая знать все скрытые обстоятельства ее жизни и истинные мотивы поступков. Сам он не решился бы осуждать кого бы то ни было за желание покинуть СССР.

Общественное мнение в СССР было таким же стойким и монолитным, как при Сталине. Раньше с ненавистью клеймили «врагов народа», «врачей-вредителей», а теперь «тунеядцев», диссидентов. Но и западный обыватель, впитавший демократию с молоком матери, оказался не лучше. Не только доброжелательные письма получала Светлана. Были и такие: «Америка не для красной чумы и не для сталинской семьи», «Наша кошка лучше вас — она заботится о своих детях». Какой-то американский офицер предлагал ей сдать тест на патриотизм и не сомневался, что мадам Аллилуева его не выдержит.