Дочь Сталина
Шрифт:
В сентябре 1984 года Светлана приехала поездом из Кембриджа в Лондон и направилась в советское посольство. Долго звонила у чугунной калитки старомодного особняка, пока не появился угрюмый молодой человек, один из сотрудников. Острый критический глаз Светланы отметил все — и дурно сшитый пиджак, «москвошвеевский», на своем собеседнике, и полное отсутствие хороших манер (ее продержали у калитки, так и не впустив, пока посол по телефону не дал «добро»). И какая-то недружелюбная, полная подозрительности атмосфера внутри посольства, куда ее наконец допустили. Это была первая встреча с советским миром после семнадцати лет отсутствия.
Ее
Вначале у Светланы была мысль не брать с собой дочь. Она послала письмо ее тетке в Калифорнию с просьбой взять девочку к себе, если «с ней случится что-либо неожиданное». В ответ Мардж потребовала от нее справку от врача о состоянии ее здоровья: так ли велика опасность? В который раз Светлана пришла в ярость от американского образа жизни и мышления, такого делового, бессердечного. Но, может быть, ей не хотелось повторять старые ошибки. Снова, как в 1967 году, весь мир будет кричать, что она кукушка, бросающая своих детей.
События развивались слишком стремительно. Советское посольство проявило невероятную расторопность: через неделю Светлану встретили с распростертыми объятиями и предложили вернуться домой немедленно, если не завтра, то в ближайшее время. Светлана растерялась: «Но мне необходимо как-то уладить это с дочерью, ведь она еще ничего не знает».
Они собирались с Олей слетать в Грецию весной или осенью. Светлана надеялась найти в этой стране сходство с Черноморьем, столь дорогим ей по воспоминаниям детства. Когда Ольга вернулась из школы на каникулы, мать сообщила ей, что через два дня они будут в Афинах, но оттуда полетят в Москву, чтобы увидеться со всей семьей. Ольга слегка встревожилась, но не возражала.
— Но потом я вернусь в школу? — спросила она.
— Да! — заставила себя сказать Светлана, решив, что позднее в Афинах откроет ей всю правду.
В Греции им пришлось провести всего три дня. Им показывали достопримечательности, Акрополь, Афины. Светлана с тревогой наблюдала за дочерью и отмечала, что Ольга ведет себя великолепно, улыбается, увлеченно покупает подарки родственникам в Москве. Она всегда любила магазины, и на этот раз выбирала кроссовки и спортивную сумку для своего племянника Ильи, сына Иосифа.
Правда, по вечерам в гостинице она продолжала донимать Светлану расспросами. И когда узнала правду — из Афин они не вернутся в Англию, — пришла в негодование, осыпала мать упреками.
«— Ну ты понимаешь ли, наконец, что я не видела их столько лет? — говорю я в полном отчаянии.
Да, она понимает это. И умолкает. Мы обе молчим. И плачем, каждая на своей постели» («Книга для внучек»).
Когда самолет уже летел над подмосковными заснеженными полями, Светлана отметила, что не волнуется, не плачет счастливыми слезами. На душе у нее было нехорошо, она нервничала, повторяя про себя: скоро я увижу отца, увижу их всех… Даже очутившись в аэропорту Шереметьево, она не могла ответить на вопрос, стал ли ее приезд на Родину «каким-то сумасшествием или, совсем наоборот, глубоко обоснованным и необходимым шагом, который судьба заставляет нас совершить вопреки «здравому
Светлана наотрез отказалась встречаться с сыном в аэропорту. Ее сдержанная натура протестовала против этой трогательной сцены на глазах у посторонних. И жить они с Ольгой решили в гостинице, а не у родных. Светлана за годы скитаний привыкла к гостиницам и чувствовала себя там удобно и естественно.
В Шереметьево их встретил официальный представитель, вернее, представительница с дежурной улыбкой на устах, в строгом деловом костюме. Ольга с любопытством оглядывалась вокруг, а Светлана была словно в параличе от нервного возбуждения. Хорошо, что у них в запасе целый час для того, чтобы приготовиться к встрече. Из окна автомобиля она смотрела на Москву и не узнавала ее. Еще семнадцать лет назад, когда она улетала в Индию, здесь бесконечно тянулись почти сельские окраины, теперь все было густо застроено безликими серыми коробками.
Наконец, они очутились в огромном фойе гостиницы «Советская». И навстречу идет Ося! Они обнялись и стояли молча посреди зала. Очнувшись, Светлана заметила в сторонке своего первого мужа Григория Морозова с какой-то полной, седеющей дамой лет пятидесяти.
Дама оказалась ее новой невесткой. Светлана была неприятно поражена и не сумела скрыть этого. Или не посчитала нужным. Сын уже сообщил ей по телефону, что вполне счастлив, что Люда хорошо готовит. «Но что-то в Людином лице никак не дает мне успокоиться», — говорила проснувшаяся в Светлане привередливая свекровь.
Едва ступив на родную землю, Светлана не раз отмечала, и не без удовольствия, что сама она давно полностью вошла в иные правила жизни и почти забыла советские, дикие установления и предрассудки. Но будь она истинной американкой, то скрыла бы за лучезарной улыбкой свое разочарование и заключила Люду в материнские объятия. Наверное, это было бы неприятно слышать Светлане, но гены живучи, и даже через столько лет в ней немало осталось доморощенного, советского.
Непонятно, по чьей вине, но трогательной, теплой и радостной встречи не получилось. Всем тягостно, неловко. Светлана возблагодарила Бога, что пришел Гриша. Он, как всегда, прост и легок, наслаждался своей ролью распорядителя, повел всех в номер, по дороге весело болтая с Ольгой по-английски. Зоркий глаз Светланы отметил, что Ося не сказал сестре ни слова, не обнял ее.
В роскошном двухкомнатном номере они продолжали бестолково суетиться, натыкаясь друг на друга. Григорий, оказывается, все предусмотрел, обо всем подумал, заказал ужин. Он приказывает гостям «освежиться» и спускаться вниз в ресторан. В ванной, как Светлана и ожидала, дочь выплеснула на нее свое раздражение и, глядя на нее «злыми глазами, сказала: «Он только посмотрел на меня сверху вниз, потом снизу вверх и не сказал ни одного слова!»
— Деточка, он в обалдении. И я тоже. Ты пойми! — примирительно и чуть виновато отвечала Светлана.
В ресторане все усаживаются за стол, уставленный закусками и батареей бутылок. Иосиф рядом с матерью, и они держатся за руки. Светлана жадно разглядывает сына, наконец у нее появилась возможность внимательно его рассмотреть. Он выглядит старше своих тридцати девяти, лысоват, располнел в талии, «ничего не осталось от молодого стройного мальчика с веселыми глазами». Говорить трудно, потому что в зале, как принято, орет музыка. Спасатель Гриша не оставляет Ольгу, подкладывает ей что-то на тарелку, переводит разговоры родных.