Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы.
Шрифт:
«Пойдём в мою светлицу, государыня, – предложила Лебедяна. – Здесь неудобно разговаривать…»
В надежде на прояснение Лесияра последовала за нею в её покои. Каждый золотой завиток росписи, каждый самоцвет хранил таинственное молчание, и Лесияра ощущала горькое эхо печали в душе: неужели она, прожив жизнь, так и не сумела постичь сердце своей дочери? Она пыталась расспросить эти узоры на потолке, как свидетелей, всматривалась в резьбу на спинке широкой скамьи, на которой из подушек было устроено удобное гнёздышко для дневного отдыха… В этих стенах проводила свои дни её дочь, и княгиня завидовала
«Присаживайся, государыня: в ногах правды нет, – пригласила Лебедяна, обводя рукою светлицу. – Где тебе удобнее покажется, туда и садись…»
Лавки у стен, два иноземных кресла с мягкой обивкой, стулья, накрытые накидками из дорогих тканей, и оттоманка-чужестранка, привезённая из жарких южных краёв – всё это было к услугам Лесияры, но она выбрала место поближе к дочери, возле столика для рукоделия у окна.
«Лебедяна, это нельзя так оставлять, – взволнованно продолжила она прерванную мысль. – Но я могу помочь тебе лишь отчасти: я не твоя супруга и не могу разделить с тобой ложе… Однако стоит мне только приказать – и любая из моих дружинниц поделится с тобой омолаживающей силой Лалады. Правда, – добавила княгиня, заметив в глазах Лебедяны колючий, возмущённый блеск, – я не думаю, что ты пойдёшь на это».
«Об этом не может быть и речи, государыня, – учтиво, но с дрожащим в голосе сдержанным негодованием ответила дочь. – Как ты можешь такое предлагать?»
Лесияра подалась вперёд через столик и завладела рукой дочери. Этой руке ещё полагалось быть молодой и гладкой, цвета розового мрамора, но кожа на ней уже начала блёкнуть, становясь бумажно-тонкой, появились коричневые пятнышки и морщинки. Увидев печальные преждевременные изменения, произошедшие с Лебедяной, княгиня даже на время забыла о цели своего прихода…
«Мне тягостно видеть, что с тобою творится, – молвила она тихо. – А грустнее всего – оттого, что твоё сердце почему-то закрыто от меня… Я тебя чем-то обидела?»
Рука Лебедяны дрогнула под ладонью Лесияры. От «камушка», брошенного княгиней, пошли волны, готовые вот-вот сорвать тёмный полог с тайны, но Лебедяна – не Любима, она умела владеть собою.
«О чём ты, государыня? Какая обида? Мне вовсе не за что на тебя обижаться», – грустно и кротко улыбнулась она.
«И всё-таки ты что-то недоговариваешь, – покачала Лесияра головой. – Ты даже перестала бывать дома… Когда ты была у нас в последний раз?»
В последний раз Лебедяна навещала Белые горы шесть лет назад, в день похорон своей матери, Златоцветы. Тогда она ещё выглядела прекрасной и молодой, как и полагалось белогорской деве в расцвете сил.
Заслышав резвый топот маленьких ног, Лесияра насторожилась и с любопытством вскинула голову: приближение этого звука было подобно радостному рассвету, сопровождаемому приветственными голосами птиц. В светлицу вбежала хорошенькая девочка лет трёх-четырёх, светленькая, но с янтарно-карими глазами и тёмными бровями и ресницами. Её волосы вились задорными пружинками, словно вытянутые из чистого золота и закрученные в спиральки волшебными огнеупорными пальцами белогорской мастерицы золотых и серебряных дел.
«А это что за чудо?» – улыбнулась Лесияра, словно согретая солнечным лучиком среди зимы.
«Чудо», завидев незнакомую гостью, остановилось как вкопанное, на бегу застигнутое приступом застенчивости. Взор Лебедяны озарился мягким светом летнего вечера, и она протянула руку к девочке:
«Ступай сюда, Злата, не бойся… Это – моя родительница, княгиня Лесияра, повелительница Белых гор – помнишь, я рассказывала? Ну, иди же!»
Девочка, робко бросая взгляды на Лесияру из-под густых ресниц, направилась к Лебедяне, но правительница женщин-кошек не удержалась – привстав, подхватила малышку и усадила к себе на колени. Вспомнив о своём маленьком сокровище, Любиме, она ощутила, как сердце умилённо тает при виде этих кудряшек и розовых пухленьких щёчек. Сколько Лесияра ни пыталась заглянуть девочке в глаза, та смущённо отворачивалась, прикрывая пальчиками застенчивую улыбку, и никак не давала себя расцеловать.
«Да что это за цветок такой уклоняющийся? – засмеялась княгиня, играя золотыми пружинками волос ребёнка. – Никак не хочет показывать личико…»
Лесияра с настороженным удивлением чуяла в девочке несравнимо большую долю силы Лалады, чем та могла получить на правах отпрыска белогорской девы и мужчины. Казалось, будто Злата сама была чистокровной белогорской девой – сияющей и тёплой, как живой сгусток солнечного света.
«Это моя младшенькая, – с теплотой в голосе сказала Лебедяна. – Подарок судьбы… Старшие-то все выросли уж… Златой она в честь её бабушки названа».
«Я догадалась, – проговорила Лесияра. И спросила тихо: – А о ней ты подумала? Она же ещё совсем маленькая!»
Губы Лебедяны, когда-то полные цвета и сока, а теперь истончившиеся, поджались. Чувствуя, что сейчас из дочери не удастся вытянуть ни слова, княгиня спустила с колен внучку, и та золотым колобком выкатилась из светлицы – кудряшки так и подпрыгивали на бегу.
«Ну, на какое-то время меня ведь ещё хватит, – проговорила Лебедяна. – Внуков от неё, может, я уже и не увижу, но на её свадьбе ещё погуляю. Ну, довольно об этом! Нельзя ли спросить, какое дело привело тебя к нам? Или, быть может, ты хочешь обсудить это сперва с Искреном?»
«Да, есть у меня к зятю важный разговор, – поднимаясь на ноги, сказала Лесияра. – И дело весьма спешное. Ты угадала: хотелось бы сперва с ним потолковать, а уж он сам потом тебе расскажет. А далеко он на охоту уехал?»
«Близко, государыня, – ответила Лебедяна, также встав. – Тут, в лесу под Лебедыневом, и затеяли они волчью травлю. Ежели желаешь, могу тотчас послать гонца с вестью о твоём прибытии».
Да, вряд ли Искрен затевал идти войною на Белые горы: в противном случае ему сейчас было бы явно не до охотничьих утех.
«В гонце нет надобности, – качнула головой Лесияра. – Мои дружинницы сделают это быстрее».
Она вызвала к себе Дымку и Златооку, которые нередко сопровождали её во время встреч государственной важности и знали князя-соседа в лицо. Дымка, пепельно-русая, с бирюзовыми глазами, в зверином обличье была дымчато-серой кошкой с белым «нагрудником» и такими же «носочками» на лапах. Златоока получила своё имя за медово-карий, почти жёлтый цвет глаз, а окрас в кошачьей ипостаси имела рыжевато-коричневый.