Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы.
Шрифт:
«Что с тобою, Лесияра?»
Княгиня не могла отозваться на встревоженный голос Искрена: губы тоже сковал чёрный небесный холод. Она всё слышала и понимала, но тело не повиновалось. Многорукая ночь подхватила и понесла её… А может, это дружинницы несли свою госпожу в хорошо протопленные дворцовые покои.
…Оцепенение медленно таяло, растапливаемое пухово-перинным теплом. Богатый блеск отделки стен опочивальни не имел значения, гораздо больше Лесияру обеспокоило шушуканье, послышавшееся сразу, стоило ей открыть глаза. Из мутного тумана появился Искрен. Присев
«Ни о чём не тревожься, Лесияра. Как я и обещал, утром к Мёртвым топям будет отправлен отряд соглядатаев. Желаешь подождать новостей у нас в гостях?»
От столицы до топей было десять дней пути, и это – самое меньшее, даже если гнать во весь опор, часто меняя лошадей на постоялых дворах. Десять дней туда, столько же обратно, а сколько у соглядатаев уйдёт времени на разведку, и вовсе неизвестно… Лесияра не могла так надолго отлучаться из своих земель. Тёплый отвар яснень-травы наконец сломал печать измученного безмолвия на её устах, и она пробормотала:
«Пожалуй, я оставлю кого-нибудь из своих дружинниц у тебя, коли ты не против… Они и доложат мне, когда соглядатаи вернутся».
«Хорошо, как тебе будет угодно, – кивнул Искрен. И добавил: – Скорблю вместе с тобой о вещем мече… Могу себе представить, как он был тебе дорог».
Боль снова тронула сердце обжигающе-ледяными пальцами.
«Нет, Искрен, не можешь, – молвила Лесияра. – Уж если это не укладывается у меня самой в голове, то вряд ли кто-то другой сможет охватить разумом, душой и сердцем величину этого горя…»
«Наверно, ты права, – вздохнул Искрен. – Ну что ж, оставляю тебя, отдыхай. До утра осталось не так уж много времени… Если что-то потребуется – только скажи. Мой дом – твой дом».
«Благодарю тебя», – слетело с сухих губ Лесияры.
Князь вышел, а она обвела взглядом комнату. Ножны с обломками меча лежали на лавке на двух алых подушках, поблёскивая в свете лампы…
«Прикажешь потушить свет, государыня?» – послышался голос Дымки.
«Нет, оставь… И выйди. Хочу остаться одна», – ответила княгиня.
Дружинница с поклоном покинула опочивальню, а Лесияра села в постели. Из мягких пуховых сугробов было непросто выбраться, но она одолела перинное пространство и снова с исступлением обезумевшей от горя вдовы приникла к ножнам.
Время упорхнуло ночной бабочкой. К яви Лесияру вернуло прикосновение лёгких рук, знакомых до дрожи… В сердце всколыхнулось свято хранимое имя супруги, и Лесияра припала губами к тонким пальцам, унизанным перстнями, а уже в следующий миг её руки покрыла поцелуями Лебедяна. На её залитом слезами лице было такое отрешённо-глубокое, отчаянное страдание, что Лесияра тут же вынырнула из пучины своего сокрушения, чтобы раскрыть дочери утешающие объятия.
«Что, что такое, дитя моё? – встревоженно спрашивала она, пытаясь поднять коленопреклонённую Лебедяну на ноги. – Что тебя мучит? Открой же мне свою душу, не таи ничего!»
«Ах, если бы матушка Златоцвета была жива, – сотрясалась от рыданий Лебедяна, обнимая Лесияру и приникнув головой к её животу. – Как мне не хватает её тёплой мудрости! Она бы всё выслушала, всё поняла и не осудила бы…»
«Доченька, неужели ты думаешь, что я не смогу точно так же выслушать и понять тебя? – Лесияра всё-таки заставила Лебедяну встать и взяла её лицо в свои ладони, пожирая его внимательно-нежным взглядом. – Поверь, я люблю тебя ничуть не меньше, чем Златоцвета».
«Она была ближе, – всхлипнула та, дрожа скорбной улыбкой сквозь слёзы. – А ты… Тебя всецело занимали государственные дела, до моих ли горестей тебе было? Твоя любовь сияла далёкой звездой, которую можно созерцать с земли, но нельзя дотянуться рукой и потрогать, а матушка Златоцвета… Она была тёплым очагом, у которого согревались душа и сердце. А теперь я одна. Да, при муже и детях – совсем одна».
Слова дочери отозвались в груди Лесияры тоскливым щемлением. И нечем было себя извинить, оставалось лишь принять и проглотить горькую, посеребрённую годами правду. «Если бы я могла повернуть время вспять…» К чему эти мысли? Всё равно вышло бы ровно то же самое, всех ждала бы та же доля: Лесияре – государственные дела и заботы, Златоцвете – дом и дети. Эта необратимая данность выдавила из груди княгини грустный вздох.
«Ты не одна, дитя моё, – сказала она, нежно разглаживая пальцами морщинки возле губ Лебедяны, а в глубине глаз дочери видя всё ту же маленькую девочку, какой та была много лет назад. – Я не могу быть для тебя Златоцветой, но я всегда готова сделать для тебя всё и защитить тебя. Я на твоей стороне и никогда тебя не оттолкну, что бы ни случилось. Поведай мне своё горе, облегчи тяжесть, которую ты несёшь в своём сердце. Я сделаю всё, чтобы тебе помочь, милая».
Лебедяна горько сдвинула брови и отвернулась, смахивая слезинки тыльной стороной пальцев.
«Помочь? Нет, здесь не поможешь… Уже ничего не исправить, государыня матушка. Прости меня, глупую, что побеспокоила тебя в неурочный час… Сейчас не время, есть более важные и неотложные заботы. Я удаляюсь».
Она сделала движение, чтобы уйти, но Лесияра крепко сжимала её руки в своих.
«Родная, я не позволю тебе удалиться, пока ты не расскажешь всё, что гнетёт тебя, – сказала она. – Ты пришла ко мне, начала разговор, а теперь идёшь на попятную? Нет, доченька, так не годится. Выкладывай всё до конца, коль уж заикнулась. Я и без того слишком много задолжала тебе, чтобы снова откладывать на потом. Дальше тянуть уже некуда – я по твоему лицу вижу».
«Я ни в чём не упрекаю тебя, государыня, ты ничего не должна мне. Не говори так… – Лебедяна отвела заплаканные глаза, глядя в сторону останков вещего меча. – Я уже знаю, что случилось… Тебе хочется сейчас побыть наедине со своим мечом, а я отвлекла тебя этими глупостями. Позволь мне исправить эту оплошность, немедленно оставив тебя в покое».
Взяв Лебедяну за подбородок, Лесияра заглянула ей в глаза.
«Не уходи от ответа. Посмотри на меня… Ну же, родная! – Княгиня сжала пальцы дочери со всей возможной нежностью и силой. – Не бойся мне открыться, что бы это ни было».