Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем
Шрифт:
От стаи она после гибели Размиры отдалилась и стала жить сама по себе, бирюком. Там, среди сородичей, ей всё напоминало о ласковых руках, о прекрасных волосах, о влажных, печальных глазах – невыносимо, надрывно. Ёрш её удерживать не стал, хотя Борзута и ещё кое-кто из стаи время от времени уговаривали её вернуться. Но, видно, горе так испортило ей нрав, что и они отступились. Невзора совсем превратилась в волка-отшельника.
Лишь мысль о том, что где-то живёт её родная, светлая, любимая Ладушка, согревало одинокое, нелюдимое сердце.
И кого теперь
Барыка ни дня не работал: он кормился щедрыми подношениями запуганного им народа. Даже владыка Островид, городской глава, его побаивался и отсылал богатые подарки, роскошные яства со своего стола, жаловал волхва золочёной посудой. Внутри теремок был убран, как княжеский дворец, а спал служитель Маруши на мягком ложе из трёх перин в окружении своих богатств: драгоценных кубков, чаш и блюд, жемчугов и самоцветов, ковров восточных, сундучков с золотыми монетами и рулонов заморского шёлка и бархата. Ученики жили скромнее, а питались объедками с его стола.
Добывать пропитание Невзоре стало трудно: когда охота ограничена небольшим клочком земли, да ещё и близко от города, не очень-то разжиреешь. Когда зверьё разбегалось, ей приходилось довольствоваться подачками от Барыки. Тот был скуп и жаден, и только ученики исподтишка выносили Невзоре более щедрое угощение. Он их каждый раз ругал за «расточительство», но они то ли из жалости, то ли из страха перед женщиной-оборотнем оставляли неподалёку от её избушки куски мяса, куриные и гусиные тушки, пироги, масло и молоко, а иногда и кувшинчик хмельного. Ягоды Невзора сама собирала: на болоте росла тьма клюквы и брусники.
Кровь Барыка ей пускал часто. И вроде не очень велика была кровопотеря – половина золотой чаши, но после этого Невзора всегда пару дней лежала без сил, труп трупом – совсем как в тот, самый первый раз, чувствуя себя загнанной и избитой, растоптанной вместе с душой, сердцем и достоинством. Немного очнувшись, она вновь ощущала в груди глухой ропот: доколе это будет продолжаться?.. Ведь должна же быть на Барыку какая-нибудь управа? Отпечаток руки душил её, стоило ей только чуток взбрыкнуть и показать клыки.
Невзора подкараулила Чура, когда тот оставлял ей курицу и пирог с грибами. Поймав его за руку, она принудила его сесть наземь.
– Да погоди, не трепыхайся, братец. Не съем я тебя. Я вот что спросить хочу: это
– А ты что, уйти хочешь? – прищурился тот.
– Не хотела б, не спрашивала бы, – усмехнулась Невзора. – Ты, я вижу, мужичок неплохой. Может, выспросишь у своего наставника, как заклятье снять? Только осторожно, как будто не я спрашиваю, а тебе самому любопытно.
Но она ошиблась в нём. Чур в тот же день доложил Барыке о расспросах Невзоры, и волхв, придя в ярость, долго душил её через отпечаток на шее, наносил незримые удары взмахами руки, пока та, еле живая, не растянулась на земле пластом. Стоя над ней, Барыка проскрежетал:
– Не вырваться тебе от меня, псина. Заклятье снять может лишь тот, кто искренне, от всего сердца пожалеет тебя. А кто пожалеет оборотня? Люди тебя боятся, сородичей твоих я не подпущу сюда, а если кто и сунется, живо молнией зад подпалю.
От него несло мухоморовкой. Приход веселья накрыл его, и волхв, выпучив глаза, пустился вокруг измученной, избитой Невзоры вприпрыжку.
– Ля-ля-ля, не вырвешься! Тра-ля-ля, в моей ты власти, что хочу, то и делаю! Ох-хо-хо-хо-хо!
Невзоре только и оставалось, что смеяться над ним. Это был смех сквозь мучительный кашель, сквозь боль в груди, сквозь удушье, но Барыка и впрямь был нелеп и смешон, когда наклюкивался своего грибного зелья. Она хохотала ему в лицо, и его веселье сменялось бешенством. Он бил её и душил, но она всё равно смеялась. Что-то ей подсказывало, что убить её он не посмеет.
Кто из людей мог исполниться сострадания к ней?.. Невзора знала только одного человека на свете – свою Ладушку. Но как встретиться с нею, когда колдовской круг не подпускал её к родному хутору? От его границы, возле которой она уже падала, сражённая отрывающей душу от тела болью, до дома оставалась ещё пара-тройка вёрст. Вспомнилось Невзоре, как Лелюшка подзывала свою возлюбленную на расстоянии, и она решила попробовать проделать то же самое.
Закрыв глаза, Невзора вызвала перед мысленным взглядом дорогой её сердцу образ сестрицы. Вот оно, ясное личико, лучистые глаза, полные доброго света чистой души – стоит только руку протянуть!.. Всю свою тоску, всю нежность посылала ей Невзора, и летел отчаянный зов через пространство быстрокрылой птицей.
«Ладушка, сердце сердца моего, душа души моей! Единственная ясная звёздочка во тьме жизни моей... Лишь ты – надежда моя, ты одна – луч мой путеводный. Приди, спаси меня! Или дай хотя бы поглядеть в очи твои...»
Она делала всё наугад, не зная толком, как Ладушка придёт к ней, как отыщет её. Она мысленно посылала сестрице образ того места, где она ждала встречи, и надеялась, что Лада как-нибудь доберётся. Но сжималось её сердце от тревоги: ведь сестрица никогда далеко из дома не уходила из-за слабенького здоровья. Сможет ли она, достанет ли у неё сил?.. Отправив зов, Невзора тут же об этом пожалела. Нет, уж лучше сидеть веки вечные в плену у Барыки, только бы с Ладушкой всё было благополучно!..