Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем

Инош Алана

– Родные мои, это внучка моей сестрицы Ладушки, – с трудом совладав с голосом, сказала она.

К ужину пришёл брат Гюрей. Уже давно истёк срок его пастушьей службы, возложенной на него в наказание за воровство скота у жителей Зайково; растаял на его горле светящийся узор-ошейник, который не давал ему зариться на чужое добро. Однако же, помирившись с людьми, он так и остался в пастухах.

– И откуда ж ты взялась – такая юная, и уже ведунья? – спросил он гостью.

– Странствовала я с юных лет, – ответила Лада кротко и учтиво. – В разных городах и сёлах побывала, много повидала. Две ведуньи со мной даром поделились, две наставницы было у меня.

Долго они разговаривали в этот тёплый, безмятежный вечер, и не могла Невзора насытиться беседой.

Так бы и глядела на Ладушку, так и любовалась бы, да гостье с дороги отдых нужен был. А к Невзоре сон не шёл, и она присела на крылечке, где днём чуни шила, и устремила благодарный, чуть затуманенный слезой взгляд к чистым звёздам. Какое же счастье они ей послали!

А тихое, окутанное ночной прохладой счастье присело около неё и прильнуло доверительно к плечу. И вновь всё сладостно вздрогнуло в Невзоре, когда маленькая лёгкая рука тепло легла на её руку, а очи в сумраке улыбнулись ей утешительным приветом от той, первой Ладушки.

– Ты говорила, что душа её тебе всё рассказала, – начала женщина-оборотень, а потом слова смолкли, потерялись в звёздном шатре.

– Я с детства духов вижу и слышу, – ответила Лада. – Весь род наш помогает мне, мудрость даёт, оттого и ведаю я более, чем прочие люди. Оттого и ведуньей зовусь.

– Значит, это сестрица Ладушка тебя ко мне послала? – Невзора смотрела на её изящные ножки в стоптанных лапотках, истёртых на многих пыльных дорогах, и думала, что надо бы непременно добротные чуни ей сшить. А к зиме – сапожки меховые и шубку изладить. Смолко пушного зверя добывать великий мастер, набьёт соболей ей на хорошенькую шубку.

– Любовь её к тебе теперь в моём сердце живёт, – серебряным бубенчиком прозвенел в ночной тиши голос Лады. – И ты люби меня, как её любила.

– Радость ты моя, сердце сердца моего, – выдохнула Невзора тёплую соль слёз, касаясь губами виска девушки.

Лада поселилась в Зайково. Старая знахарка померла, и она заняла её место. Сперва люди с сомнением качали головами: «Уж больно молодая», – но скоро новая травница доказала, что дело своё знает не хуже. А если чего и не знает, у духов спросит. И вещи пропавшие она отыскивала, и людей сгинувших, и прошлое видела, и в будущее могла заглянуть. И вышивкой колдовской она владела. Полюбили её все в селе, шли к ней за помощью, а она и впрямь помогала. Своего родства с лесным семейством Невзоры она не скрывала и их у себя в гостях принимала, да и сама к ним хаживала. Понемногу люди привыкли и уж не удивлялись, когда видели на улице кого-то из них. Ну, соседи и соседи. Ну и что ж, что с волчьими ушами? У пастуха Гюрея, вон, тоже зубы да уши. Ничего, пасёт стадо, до сих пор ни одной тёлки, ни одной овечки чужой не сожрал. Страшен уж только очень – оно и неудивительно, что холостяк до сих пор. Кто ж за такого замуж пойдёт? Но всем на удивление этот неказистый собою оборотень жену себе на Кукушкиных болотах взял – слегка перезрелую девицу по имени Сварга. Ну, как взял? Понесла она вдруг дитя; родные стали допытываться, кто набедокурил, она указала на Гюрея. Отец девицы ему морду слегка разукрасил, Невзора тоже прижала братца к ногтю – не отвертелся проказник, во всём сознался и вскоре женатым был. Опять пополнилось лесное семейство. Мужчины стали подумывать насчёт ещё одной пристройки к дому, а потом и занялись её возведением.

– Отчего ж и ты себе не найдёшь кого-нибудь по сердцу? – спросила как-то молодая травница Невзору.

– Устало сердце моё. Бесплодное оно, не родит любовь, – задумчиво щурясь вдаль, ответила та.

– Так уж ли оно бесплодно? – улыбнулась Лада – проницательно не по годам, будто стояла у неё за плечами тысячелетняя лесная премудрость. – Девушку тебе хорошую надо, вот что.

– И что, есть у тебя такая на примете? – усмехнулась Невзора.

– Есть, – кивнула та. – Никого у неё нет близкого, чтоб душу открыть, печаль свою поведать – мне вот только и открылась. Добрая она и доверчивая. Её в своё время одна женщина-оборотень соблазнила – рыжая такая. Поверила она волчице, а та обманула и сбежала – и ищи

её, как ветра в поле, да только слава-то дурная к девушке приклеилась. Кое-как её за вдовца пожилого сосватали. Да не ладно жилось им, муж суровый был, неласковый, придирался ко всему, всем был недоволен. Да ещё и руку подымал. Впрочем, недолго они прожили: захворал муж вскоре и слёг. Ухаживала она за ним до самой его кончины. Осталась молодой вдовушкой.

– Уж не Лелюшкой ли ту рыжую волчицу звали? – хмуро догадалась Невзора. Похоже, её давняя знакомая была жива-здорова и промышляла своё пропитание прежним способом.

Лада только кивнула.

– Здоровье вот только у Забавушки пошатнулось, – сказала она. – Угасает она, тает, как свечка. Пыталась я её травками лечить, да иное ей нужно лекарство, более сильное. Только у тебя оно есть. Кровь оборотня на ноги её подымет и силы ей вернёт.

Вышеописанную молодую вдовушку она Невзоре показала издалека: тонкая и поникшая, как печальная ивушка у воды, с огромными карими глазами, та возилась в своём огородике. Часто отдыхала, присаживаясь у грядки: видно, худо себя чувствовала, но работала, преодолевая немощь. Жила Забава в старой избушке на окраине села, с соседями была приветливой и кроткой.

– Доброе дело сделаешь, коли дашь ей своей крови и тем исцелишь её, – сказала Лада. – Я скажу ей, что ты придёшь, подготовлю.

– А поверит ли она опять Марушиному псу? После того обмана-то? – усомнилась Невзора.

– Тебе – поверит, – улыбнулась Лада. – У тебя глаза честные.

Забава поднялась и снова принялась дёргать сорняки. Видно было, что тяжело ей давались самые обыденные дела. Поглядев на неё, Невзора перевела взгляд на взбухшие жилы на своей руке, в которых текло лекарство. Много раз резал их Барыка, шрамы так и остались напоминанием о времени, проведённом в неволе у волхва. Забава опять присела на землю и измученно закрыла глаза. Брови Невзоры сдвинулись, губы сжались. Она потирала пальцами место будущего надреза – ещё одного среди прочих, но сделанного по доброй воле и с благим намерением. Жалко ей, что ли, нацедить чашку крови? Рана тут же заживёт, а бедняжка будет здорова.

Поглядев на себя в миску с водой, задумалась Невзора: в воде отражалось угрюмо-суровое лицо со шрамом, глаза – может, и честные, но очень уж жёсткие, мрачные, неистово-волчьи; волосы растрёпанные и спутанные, а на щеках росли клочки шерсти – когда-то чёрной, а теперь сивой, с проседью. Робкой казалась Забава с виду, как бы не испугалась. Перед тем как идти к ней, Невзора раздобыла одёжу поприличнее да понаряднее: высокие сапоги с щегольскими складочками на щиколотках, порты, кафтан с кушаком, а рубашку вышитую ей Лада подарила. Волосы Невзора вымыла и, морщась, расчесала-распутала. Наточив охотничий нож до смертельной остроты, она разделалась с сивой порослью на щеках. Гладко выбритое лицо стало выглядеть уже не таким диким и зверским, но всё равно оставалось суровым. С глазами ничего не поделаешь – уж какие есть. А один из них ещё и косой.

Забава о её приходе была предупреждена, а потому открыла ей дверь без удивления, хоть и с робостью. Бедно было у неё в доме, но опрятно и чисто прибрано. Пахло сушившимися под потолком вениками из трав, топилась печка, висели на стенах связки лука. Сама хозяйка была в простой застиранной рубашке, тёмной юбке с передником, а косы прятались под повойником и платком. Вблизи её лицо оказалось измождённым и бледным, но ещё не угасла на нём тонкая, печальная краса. В девичестве она, вероятно, была чудо как хороша.

– Здравствуй, – сказала Невзора. – Я разговоры разговаривать не умею, потому давай сразу к делу. Есть миска у тебя какая-нибудь?

Забава вскинула на неё тревожные тёмные очи, но миску деревянную подала. Присев к столу, Невзора вынула нож – тот самый, которым скребла себе щёки – и надрезала запястье. Густая кровь ручейком заструилась в посудину, а Забава мертвенно побледнела – даже губы посерели.

– Не бойся. Выпей. – Невзора замотала руку тряпицей, а миску протянула Забаве. – Коли выпьешь, хворь отступить должна.