Дочери Волхова
Шрифт:
– Но где-то в глубине души у него есть мозг, – докончил Вологор, и старейшины засмеялись этому не слишком складному, но верному выражению заморского уроженца.
– А теперь моя дочь – богиня, считай, всего словенского племени, – продолжал Домагость. – Против нее никто не пойдет. Может, нам и лучше, если она в Перыни, а не в Киеве жить станет?
– Ой, ребята! – Святобор покачал головой, оглядывая лица бородатых, седеющих «ребят». – Попади Дивляна в Перынь, будут у нас с Вышеней вечные раздоры, кто кому чего должен. Отошли-ка ты ее подальше, Доманя, и то меньше беспокойства будет. Полянам обещали – пусть на Днепр
– Если поедет, – с намеком заметил Ранята. – Опять-то не сбежит?
– Не сбежит, – хмуро отозвался Домагость, который стыдился своеволия дочери. – Не зря все-таки в Перынь съездила. Говорит, поняла…
Дивляна действительно в самый день приезда, когда старейшины в истобке еще обсуждали последние события, попросила Тепляну позвать к ней мать. Сейчас она была одна: Вышеславовых девушек Яромила увела к Святодаре, чтобы дать вернувшейся сестре возможность прийти в себя. Милорада откликнулась: ей тоже хотелось поговорить с беглой дочерью без лишних ушей.
– Ну что, добегалась? – спросила она, глядя на склоненную голову Дивляны, которая встала при ее появлении, но еще не собралась с духом взглянуть матери в лицо. – Так и знала, что простудишься в дороге! – сказала Милорада обыденно, как будто Дивляна ездила всего лишь в Дубовик навестить Доброчесту. – Чем лечили?
– Травами, как ты завариваешь, а еще кудесница Невею гнала.
– Не кашляешь уже?
– Нет вроде.
– Ну, Добролюта – баба мудрая, уж в этом на нее положиться можно. Да и в другом тоже, слава чурам… Она придумала, что ты за благословением в Словенск поехала?
– Вышеслав. Велем его уговорил про… про Вольгу не упоминать… – Дивляна еще ниже опустила голову и имя своего злополучного жениха почти прошептала. – Но, может, так оно и есть… Боги не выбрали бы меня Девой Ильмерой, если бы я была недостойна…
– А думаешь, что достойна?
– Тогда еще нет. – Дивляна не могла поднять взгляд, но ей нужно было высказаться. – Я поняла, что ты мне тогда говорила… В тот день, когда я узнала, что вы меня… за Аскольда… Не найдет своей судьбы тот, кто от судьбы рода оторвался. Я потому и заболела, что сбежала. Так и умерла бы в лесу. Добролюта меня подобрала и в Перынь отвезла. Там и поняла, чего от меня боги хотят. Пока не в роду – нигде мне места нет. А чтобы в роду быть, надо волю предков исполнять. Я исполню.
Она наконец посмотрела на мать. И ее глаза вдруг в полутьме повалуши показались Милораде необычайно светлыми, свет будто струился из них, и у нее дрогнуло сердце: она почуяла в дочери присутствие богини.
– Не по принуждению и не из почтения даже. Хотя это тоже… Исполню, потому что боги и предки велят идти…
– Ну, благослови тебя Макошь! – Милорада обняла дочь и прижала к плечу ее голову. – Коли ты для рода, то и он за тебя, предки тебя не оставят. Я знаю, как сделать, чтобы и в чужой земле они тебя не потеряли. Может, и правду Добролюта говорит. Река течет, зерно прорастает…
Когда всеобщее возбуждение поутихло, Белотур стал прозрачно намекать, что пора бы уже и в дорогу. А то ведь осень не за горами, дожди пойдут, похолодает… Распутицы он не боялся – весь путь до среднего течения Днепра предстояло проделать по воде, не считая волоков, но, разумеется, в теплое время путешествовать приятнее, чем под осенним дождем. А путь предстоял дальний, до снега бы успеть. И Домагость занялся сборами. Провожать невесту к жениху должны ее родичи, и хотя дружина была почти готова, кому ее возглавить, пока оставалось неясным.
Об этом и шла речь между воеводой и его старшим сыном, когда Велем однажды утром явился в истобку. Встал он довольно рано, вышел умыться и во дворе повстречал Ложечку. Встретив его взгляд, она улыбнулась – не так чтобы радостно, скорее сдержанно, но приветливо – и поклонилась. Она носила воду, и Велем, которому девушка казалась слишком хрупкой для этой работы, немедленно кинулся ей помогать. За прошедшие три месяца она полностью оправилась и окрепла, на щеках появился румянец, но и теперь она выглядела на несколько лет моложе, чем была, а ее тонкие руки с маленькими кистями и узкими запястьями всякого навели бы на мысль, что натаскать воды для нее слишком тяжелая работа. Ложечка никогда не жаловалась и безропотно бралась за все, что ей поручали. Собственно говоря, пожаловаться она и не могла, потому что за эти месяцы обучилась лишь нескольким словам и была очень молчалива, но по ее лицу никогда нельзя было сказать, что она недовольна своей участью.
Увидев ее после поездки, Велем так обрадовался, что даже жарко стало. Захваченный этими делами, он не вспоминал о ней, но тут вдруг понял, что скучал по своей Ложечке, сам того не зная. Чем больше он смотрел на нее, тем больше верил, что эта девушка непростого рода. В ее осанке, в глазах, в каждом движении чувствовалась внутренняя сила, необычная для простой челядинки. При этом она была усердна и старательна, искусно шила и вышивала. И к тому же с каждым днем она становилась красивее – а может, Велему так казалось. При взгляде на нее он чувствовал восхищение и щемящую сердце нежность. Не раз уже он просил мать не нагружать Ложечку слишком тяжелой работой, но та сама бралась за дела, не дожидаясь приказов. А ему хотелось оберегать ее, сделать ее жизнь легче и приятнее, чтобы хоть когда-нибудь увидеть радостную улыбку на ее лице. И не раз уже он ловил себя на мысли, что не будь она рабыней, лучше жены ему бы не найти…
И чем дальше, тем больше эта мысль им овладевала. Сама Ложечка всем была хороша и нравилась Домагостю и Милораде; мешало только то, что в Ладоге ничего не знали о ее роде. Но ведь когда-нибудь, выучившись словенскому языку, девушка сама расскажет о себе.
Все еще думая о Ложечке, Велем вошел в истобку и увидел отца и Доброню, сидящих у стола и о чем-то увлеченно толкующих.
– А точно? – спрашивал отец, озабоченно хмуря брови.
– Да и мать подтвердила. – Доброня кивнул. – Я бы поехал… мне и самому белый свет посмотреть любопытно… Но она – в слезы, да я и сам думаю: как она с двумя-то управится одна?
– Ну, не одна она, не в лесу ведь живете…
– Хоть и не в лесу, а все же… Дивляна уедет, Тепляна, может, с нею, и кто у нас дома-то из женщин останется?
– Тепляна с ней не поедет – сватали ее вчера. Ты где был-то?
– За Нежату?
– А за кого ж еще?
– Ну, хоть и не уедет, а из дому уйдет. И кто останется? У Ярушки свой на руках будет, да и не работница она теперь. Мать да Молчана, да Сойка с Сорокой – вот и все. И зыбку покацать будет некому. Лузика вон еще, – добавил он, увидев в это время вошедшего Велема и вспомнив, как тот принес в дом новую челядинку.