Дохлый таксидермист
Шрифт:
Вообще-то Ганс мог не напоминать мне про дырявый мешок. Уж я-то в курсе, он же заставил меня снять пенсне, надел мешок на голову и сфотографировал в таком виде в целях показать Лидии Штайнберг.
– К сожалению, потерпевшая отказалась давать показания. Все, что она сказала, это «Евгений Петров, писатель». И вы знаете, – с едва уловимой иронией добавил Ганс, – какие у меня появились версии.
Я фыркнул. Кому как не мне знать про версии! Товарищ Ганс Гросс первым делом подумал, что завканц назвала имя преступника. Сначала он проверял эту версию, потом
А потом и вовсе предположил, что Петров мог напасть на нее. Я был возмущен и назвал эту версию идиотской. Во-первых, мой друг никогда не стал бы бить женщину. Во-вторых, он умер в Ростове и оказался в местном распределительном центре, так что он и просто физически не смог бы напасть на завканц в Москве.
Потом пришли анализы, и выяснилось, что на одежде чиновницы обнаружили чужую кровь. Ганс, разумеется, предположил, что это кровь Петрова. Он сделал запросы в Минжизни и Минсоответствия, получил несколько фотографий с Женькиных похорон и пригласил меня на опознание. А мало ли, кто там под видом Петрова. Прислали же в одну из газет фотографию Мамуляна!
На фотокарточках действительно оказался Женька. Я долго смотрел на одну: гроб, тело в гимнастерке, руки сложены на груди, половина лица до носа закрыта увядшими на жаре цветами. Ужасно хотелось коснуться его головы, поправить цветы, закрывающие страшную рану. Утешить. Уменьшить боль.
Я хотел забрать фотографию себе, но Ганс не дал. Сказал, что отдаст, когда выяснит, мог ли Петров потерять столько крови, сколько обнаружили на форме завканц.
А теперь, похоже, у криминалиста появились новые идеи.
– Давайте, товарищ Ганс. Удивите меня.
Следователь усмехнулся в усы:
– Сейчас я думаю, Штайнберг притащила кого-то, или до, или после Петрова. Скорее, до. И она там кого-то или что-то увидела. Или могла увидеть. На нее напали, чтобы запугать. И, как видите, цель достигнута. Штайнберг сидит у себя в палате и идет в полный отказ, а про Петрова тогда выдала на аффекте. Допустим, Штайнберг вела его, вся в крови, он спросил, в чем дело, и она ответила – «это кровь такого-то». Третьего трупа.
– А почему ее не убили?
– А зачем ее убивать? – хмыкнул Ганс. – Проблемы себе создавать? Все знают, что мы не сможем вытащить из нее ничего ценного. По крайней мере, официально. Вы помните шестую статью УПК СССР? Хотя откуда, вы же писатель. Так вот. Показания сотрудников Министерства Смерти, Министерства Жизни и Министерства Соответствия по обстоятельствам, ставшим известными во время исполнения ими своих должностных обязанностей, не могут быть положены в основу обвинения или иным образом использоваться в материалах уголовного дела. У меня эта шестая статья как кость в горле. Поэтому я хочу, чтобы вы поговорили с вашим соавтором и убедили его сотрудничать.
Он серьезно взглянул мне в глаза. Ждал. Наверно, мне следовало кивнуть и пообещать, но…
– Я не могу это гарантировать, Ганс, – сказал я, опустив взгляд. – Раньше я мог бы пообещать за Женю как за себя. Точнее, не за
Я знал, что он спрашивает не столько и не сколько про соавторство. Но не думать об этом было невозможно.
Пять лет без Петрова. А есть ли писатель?
У Жени было два удачных сценария, военные очерки, фельетоны, очаровательная ироничная пьеса «Остров мира» и две книги на стадии набросков. Может, и еще что-то, о чем я не знал. У меня, не считая фельетонов и ежемесячных очерков, были три наброска под романы и странная работа в соавторстве с Приблудным, где мы вроде как пытались написать поэму, но стихи сочинял только Ваня, а я выступал в качестве мотивирующей и пинающей силы, и основная проблема заключалась в том, что перед тем, как пойти мотивировать Ваню, мне требовалось как-то начать мотивировать себя.
В результате этих процессов у нас получалось не умереть с голоду и не пойти в дворники. Ни я, ни Женя не могли похвастаться чем-то законченным. Батальных полотен в обозримом будущем тоже не ожидалось. Пожалуй, мне очень хотелось признать, что двум половинам писателя «И.А. Ильф и Е.П. Петров» следует функционировать вместе. Но я не имел права решать ничего один – безоговорочное право «вето» другого было основой нашего сотрудничества.
Пять лет назад было. А как же сейчас?..
Я не знал.
– И даже если не брать соавторство, то я боюсь, что за эти пять лет он уже…
Я замолчал, подбирая подходящее выражение. «Утешился»? «Забыл про меня»? «Завел себе новых друзей»?
Ганс закатил глаза. Кажется, моя рефлексия раздражала его так же, как меня его версии и подозрения. Ничего, пусть терпит. Не следовало ему заставлять меня фотографироваться в вонючем мешке.
– Постойте. Петров написал, что летит в Ташкент?
Я кивнул и вытащил из кармана аккуратно сложенную телеграмму.
Чтобы не пропустить ее, я звонил на Главпочтамт каждые полчаса. Могу представить, как страшно я там всем надоел.
«ДОРОГОЙ ИЛЬЮША ОЧЕНЬ РАД ТЧК УЖАСНО СОСКУЧИЛСЯ ТЧК СПАСИБО ТЧК ВЫЛЕТАЮ ТАШКЕНТ ТЧК ТРАНСПОРТ НАШЕЛ ТЧК РАНЬШЕ МИША ЖИЛ ПОДВАЛЕ СОЮЗ ХУДОЖНИКОВ ПРОВЕРЬТЕ ТЧК ВСТРЕТИМСЯ ГЛАВПОЧТАМТ ТЧК ТЯЖЕЛО ОСТАТЬСЯ АТЕИСТОМ».
Петров собирался в Ташкент! Признаться, когда я писал про брата, то даже не смел надеяться, что Женя тоже со мной полетит. Мне просто хотелось объяснить, почему я не встречаю его в Ростове, и попросить за это прощения.
Но оказалось, что Женя не сердится. Его телеграмма была очень теплой. Я разрешил себе помечтать о том, что наконец-то увижу его. Ну, у него же нет никаких других дел в Ростове, и он всегда любил путешествовать, и, да, я знаю, если и есть в мире что-то надежное и стабильное, так это то, что Петров всегда явится, чтобы помочь мне.
– Хорошо, Ганс, – решил я. – Вы правы. Я попробую поговорить с ним.
Кажется, это все еще звучало не слишком убедительно, потому, что криминалист взглянул на меня и небрежно заметил: